Глава I. ДВОЕ В ОДНОЙ КОМНАТЕ

Жалобно и, казалось, безнадежно он вдруг начинал скулить,
неуклюже переваливаясь туда-сюда,- искал мать. Тогда хозяин
сажал его себе на колени и совал в ротик соску с молоком.

Да и что оставалось делать месячному щенку, если он ничего
еще не понимал в жизни ровным счетом, а матери всё нет и нет,
несмотря ни на какие жалобы. Вот он и пытался в первые два
дня время от времени задавать грустные концерты. Хотя, впро-
чем, засыпал на руках хозяина и объятиях с бутылочкой молока.

Но на четвертый день малыш уже стал привыкать к теплоте
рук человека. Щенки очень быстро начинают отзываться на
ласку.

Имени своего он еще не знал, но через неделю точно устано-
вил, что он - Бим.

В два месяца он с удивлением увидел веши: высоченный для
щенка письменный стол, а на стене-ружье, охотничью сумку и
лицо человека с длинными волосами. Ко всему этому быстренько
привык. Ничего удивительного не было уже и в том, что человек
на стене неподвижен: раз не шевелится - интерес небольшой.
Правда, несколько позже, потом, он нет-нет да и посмотрит: что
бы это значило - лицо выглядывает нз рамки, как из окошка?

Вторая стена была занимательнее. Она вся состояла из раз-
ных брусочков, каждый из которых хозяин мог вынуть и вставить
обратно. В возрасте четырех месяцев, когда Бим уже смог дотя-
нуться на задних лапках, он сам вытащил брусочек и попытался
его исследовать. Но тот зашелестел почему-то и оставил в зубах
Бима листок. Очень забавно было раздирать на мелкие части тот
листок.

- Это еще что?! - прикрикнул хозяин.- Нельзя! - И тыкал
Бима носом в книжку.-Бим, нельзя. Нельзя!

После такого внушения даже человек откажется от чтения,
но Бим -нет: он долго и внимателыю смотрел на книгу, склоняя
голову то на один бок, то на другой. И. видимо, решил-таки: раз
уж нельзя эту, возьму другую. Он тихонько вцепился в корешок
и утащил это самое под диван; там отжевал сначала один угол
переплета, потом второй, а забывшись, выволок незадачливую
книгу на середину комнаты и начал терзать лапами играючи, да
еще и с припрыгом.

Вот тут-то он и узнал впервые, что такое <больно> и что такое-
<нельзя>. Хозяин встал из-за стола и строго сказал:

- Нельзя!-Н трепанул за ухо.-Ты же мне, глупая твоя
голова. <Библию для верующих и неверующих> изорвал.- И
опять: - Нельзя! Книги - нельзя!- Он еще раз дернул за ухо.

Бим взвизгнул да и поднял все четыре лапы кверху. Так, ле-
жа на спине, он смотрел на хозяина и не мог понять, что же. соб-
ственно, происходит.

- Нельзя! Нельзя!-долбил тот нарочито и совал снова и
снова книгу к носу, но уже не наказывал. Потом поднял щенка на
руки, гладил и говорил одно и то же: - Нельзя, мальчик, нельзя,
глупыш.- И сел. И посадил на колени.

Так в раннем возрасте Бим получил от хозяина мораль через
<Библию для верующих и неверующих>. Бим лизнул ему руку и
внимательно смотрел в лицо.

Он уже любил, когда хозяин с ним разговаривал, но понимал
пока всего лишь два слова: <Бим> к <нельзя>. И все же очень.
очень интересно наблюдать, как свисают на лоб белые волосы,
шевелятся добрые губы и как прикасаются к шерстке теплые лас-
ковые пальцы. Зато Бим уже абсолютно точно умел определить -
веселый сейчас хозяин или грустный, ругает он или хвалит, зовет
или прогоняет.

А он бывал и грустным. Тогда говорил сам с собой и обра-
щался к Биму:

- Так-то вот и живем, дурачок. Ты чего смотришь на нее?-
указывал он на портрет.- Она, брат. умерла. Нет ее. Нет...- Он
гладил Бима и в полной уверенности приговаривал: - Ах ты мой
дурачок, Бимка. Ничего ты еще не понимаешь.

Но прав был он лишь отчасти, так как Бим понимал, что сей-
час играть с ним не будут, да и слово <дурачок> принимал на
свой счет, и <мальчик> - тоже. Так что когда его большой друг
окликал дурачком или мальчиком, то Бим шел немедленно, как
и на кличку. А раз уж он, в таком возрасте, осваивал интонацию
голоса, то конечно же обещал быть умнейшей собакой.

Но только ли ум определяет положение собаки среди своих
собратьев? К сожалению, нет Кроме умственных задатков, у Би-
ма не все было в порядке.

Правда, он родился от породистых родителей, сеттеров, с длин-
ной родословной. У каждого его предка был личный листок, сви-
детельство. Хозяин мог бы по этим анкетам дойти не только до
прадеда и прабабки Бима, но и знать, при желании, прадедового
прадеда и прабабушкину прабабушку. Это все, конечно, хорошо.
Но дело в том, что Бнм при всех достоинствах имел большой не-
достаток, который потом сильно отразился на его судьбе: хотя он
был из породы шотландских сеттеров (сеттер-гордон), но окрас
оказался абсолютно нетипичным - вот в чем и соль. По стандар-
там охотничьих собак сеттер-гордон должен быть обязательно
<черный, с блестящим синеватым отливом - цвета воронова кры-
ла, и обязательно с четко отграниченными яркими рыже-красны-
ми подпалинами>; даже белые отметины на не предусмотренных
стандартом местах считаются большим пороком у гордонов. Бим
же выродился таким: туловище белое, но с рыженькими подпали-
нами и даже чуть заметным рыжим крапом, только одно ухо и од-
на нога черные, действительно - как вороново крыло; второе ухо
мягкого желтовато-рыженького цвета. Даже удивительно подоб-
ное явление: по всем статьям-сеттер-гордон, а окрас - ну ни-
чего похожего. Какой-то далекий-далекий предок взял вот и вы-
скочил в Биме: родители - гордоны, а он - альбинос породы.

В общем-то, с такой разноцветностью ушей и с подпалинками
под большими умными темно-карими глазами морда Бима была
даже симпатичней, приметней, может быть, даже умнее или, как
бы сказать, философичней, раздумчивей, чем у обычных собак.
И право же, все это нельзя даже назвать мордой, а скорее - со-
бачьим лицом. Но по законам кинологии белый окрас, в конкрет-
ном случае, считается признаком вырождения. Во всем - краса-
вец, а по стандартам шерстного покрова-явно сомнительный и
даже порочный. Такая вот беда была у Бима.

Конечно, Бим не понимал вины своего рождения, поскольку и
щенкам не дано природой до появления на свет выбирать родите-
лей. Биму просто не дано и думать об этом. Он жил себе и пока
радовался.

Но хозяин-то беспокоился: дадут ли на Бима родословное сви-
детельство, которое закрепило бы его положение среди охотничь-
их собак, или он останется пожизненным изгоем? Это будет из-
вестно лишь в шестимесячном возрасте, когда щенок (опять же
по законам кинологии) определится и оформится в близкое к то-
му, что называется породной собакой.

Владелец матери Бима в общем-то уже решил было выбрако-
вать белого из помета, то есть утопить, но нашелся чудак, которо-
му стало жаль такого красавца. Чудак тот и был теперешним
хозяином Бима: глаза ему понравились, видите ли, умные. Надо
же! А теперь и стоит вопрос: дадут или не дадут родословную?

Тем временем хозяин пытался разгадать, откуда такая анома-
лия у Бима. Он перевернул все книги по охоте и собаководству,
чтобы хоть немного приблизиться к истине и доказать со време-
нем, что Бим не виноват. Именно для этого он и начал выписы-
вать из разных книг в толстую общую тетрадь, все, что могло
оправдать Бима, как действительного представителя породы сет-
теров. Бнм был уже его другом, а друзей всегда надо выручать.
В противном случае-не ходить Биму победителем на выставках.
не греметь золотым медалям на груди: какой бы он ни был золо-
той собакой на охоте, из породных он будет исключен.
Какая же все-таки несправедливость на белом свете!

ЗАПИСКИ ХОЗЯИНА

В последние месяцы Бим незаметно вошел в мою жизнь и за-
нял в ней прочное место. Чем же он взял? Добротой, безгранич-
ным доверием и лаской - чувствами всегда неотразимыми, если
между ними не втерлось подхалимство, каковое может потом, по-
степенно, превратить все в ложное - и доброту, и доверие, и лас-
ку. Жуткое это качество - подхалимаж. Не дай-то боже! Но
Бим - пока малыш и милый собачонок. Все будет зависеть в нем
от меня, от хозяина.

Странно, что и я иногда замечаю теперь за собой такое, чего
раньше не было. Например, если увижу картину, где есть собака,
то прежде всего обращаю внимание на ее окрас и породистость.
Сказывается беспокойство от вопроса: дадут или не дадут свиде-
тельство?

Несколько дней назад был в музее на художественной выстав-
ке и сразу же обратил внимание на картину Д. Бассано (XVI век)
<Моисей иссекает воду из скалы>. Там на переднем плане изобра-
жена собака - явно прототип легавой породы, со странным, од-
нако, окрасом: туловище белое, морда же, рассеченная белой про-
точиной, черная, уши тоже черные, а нос белый, на левом
плече черное пятно, задний кострец тоже черный. Измученная и
тощая, она жадно пьет долгожданную веду из человеческой
миски.

Вторая собака, длинношерстная, тоже с черными ушами.
Обессилев от жажды, она положила на колени хозяина голову и
смиренно ожидает воду.

Рядом - кролик, петух, слева - два ягненка.
Что хотел сказать художник, поместив собаку среди людей
на передний план? Видимо, он хотел сказать, что люди любили
собак еще с глубокой древности, никогда их не покидали даже в
несчастье, даже на грани гибели народа, а собаки оставались пре-
данными и верными, готовыми погибнуть вместе с человеком.

Ведь за минуту до этого все были в отчаянии, у них не было
ни капли надежды. И они говорили в глаза спасшему их от раб-
ства Моисею:

<О, если бы мы умерли от руки господней в земле египетской,
когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта!
Ибо вывел ты нас в эту пустыню, чтобы всех собравшихся умо-
рить голодом>.

Моисей с великой горестью понял, как глубоко овладел людь-
ми дуx рабский: хлеб в достатке и котлы с мясом им дороже сво-
боды. И вот он высек воду из скалы. И было в тот час благо всем,
идущим за ним, что и ощущается в картине Бассано.

А может быть, художник и поместил собак на главное место
как укор людям за их малодушие в несчастье, как символ верно-
сти, надежды и преданности? Все может быть. Это было давно.

Картине Д. Бассано более трехсот лет. Неужели же черное и
белое в Биме идет от тех времен? Не может того быть. Впрочем.
природа есть природа.

Однако вряд ли это поможет чем-то отстранить обвинение
против Бима в его аномалиях расцветки тела и ушей. Ведь чем
древнее будут примеры, тем крепче его обпинят в атавизме и не-
полноценности.

Нет, надо искать что-то другое. Если же кто-то из кинологов
и напомнит мне о картине Д. Бассано, то можно на крайний слу-
чай, сказать просто: а при чем тут черные уши v Бассано?
Поищем данные ближе к Биму по времени.

* * *

Выписка из стандартов охотничьих собак: <Сеттеры-гордоны
выведены в Шотландии... Порода сложилась к началу второй
половины XIX столетия... Современные шотландские сетте-
ры, сохранив свою мощь и массивность костяка, приобрели бо-
лее быстрый ход. Собаки спокойного, мягкого харак-
тера, послушные и незлобные, они рано и легче прини-
маются за работу, успешно используются и на болоте, и в лесу...
Характерна отчетливая, спокойная, высокая стойка с головой не
ниже уровня холки...>.

* * *

Из двухтомника <Собаки> Л П. Сабанеева, автора замеча-
тельных книг - <Охотничий календарь> и <Рыбы России>:

<Если мы примем во внимание, что в основании сеттера лежит
самая древняя раса охотничьих собак, которая в течение мно-
гих столетий получала, так сказать, домашнее воспитание, то
не станем удивляться тому, что сеттеры представляют едва ли не
самую культурную и интеллигентную породу>.

Так! Бим, следовательно, собака интеллигентной породы. Это
уже может пригодиться.

* * *

Из той же книги Л. П. Сабанеева:

<В 1847 году Пэрлендом из Англии были привезены, для по-
дарка Великому Князю Михаилу Павловичу, два замечательных
красивых сеттера очень редкой породы.... Собаки были непродаж-
ныя и променены на лошадь, стоившую 2000 рублей...>

Вот, Вез для подарка, а содрал цену двадцати крепостных. Но
виноваты ли собаки? И при чем тут Бим? Это непригодно.

* * *

Из письма известного в свое время природолюба, охотника и
собаковода С. В. Пенского к Л. П. Сабанееву:

<Во время Крымской войны я видел очень хорошего красного
сеттера у Сухово-Кобылина, автора <Свадьбы Кречинского>, и
желто-пегих в Рязани у художника Петра Соколова>.

Ага, это уже ближе к делу. Интересно: даже сатирик имел
тогда сеттера. А у художника-желто-пегий. Не оттуда ли твоя
кровь, Бим? Вот бы! Но зачем тогда... черное vxo? Непонятно,

* * *

Из того же письма:

<Породу красных сеггеров вел также московский дворцовый
доктор Берс. Одну из красных сук он поставил с черным
сеттером покойного императора Александра Николаевича. Ка-
кие вышли щенки и куда они девались-не знаю, знаю толь-
ко, что одного из них вырастил v себя в деревне
граф Лев Николаевич Толстой>.

Стоп! Не тут ли? Если твоя нога и vxo черны от собаки Льва
Николаевича Толстого, ты счастливая собака, Бим, даже без лич-
ного листка породы, самая счастливая из всех собак на свете.
Великий писатель любил собак.

* * *

Еще из того же письма:

<Императорского черного кобеля я видел в Ильин-
ском после обеда, на который Государь пригласил членов прав-
ления Московского общества охоты. Это была очень крупная и
весьма красивая комнатная собака, с прекрасной головой, хоро-
шо одетая, но сеттериного типа в ней было мало; к тому же ноги
были слишком длинны, и одна из ног совершенно белая.
Говорят, сеттер этот был подарен покойному Императору каким-
то польским паном, и слух ходил, что кобель-то был не совсем
кровный>.

Выходит, польский пан облапошил императора? Могло быть.
Могло это быть и на собачьем фронте. Ох уж этот мне черный
императорский кобель! Впрочем, тут же рядом идет кровь крас-
ной суки Берса, обладавшей <чутьем необыкновенным и замеча-
тельной сметкой>. Значит, если даже нога твоя, Бим, от черного
кобеля императора, то весь-то ты вполне можешь быть дальним
потомком собаки величайшего писателя... Но нет, Бимка, дудки!
Об императорском -ни слова. Не было - и все тут. Еще чего
недоставало.

* * *

Что же остается на случай возможного спора в защиту Бима?
Моисей отпадает по понятным причинам. Сухово-Кобылин от-
падает и по времени, и по окрасу. Остается Лев Николаевич Тол-
стой: а) по времени ближе всех; б) отец его собаки был черным,
а мать красная. Все подходяще. Но отец-то, черный-то,- импера-
торский, вот загвоздка.

Как ни поверни, о поисках дальних кровей Бима приходится
молчать. Следовательно, кинологи будут определять только по
родословной отца и матери Бима, как у них и полагается: нет
белого в родословной и -аминь. А Толстой им-ни при чем. И
они правы. Да и в самом деле, этак каждый может происхожде-
ние своей собаки довести до собаки писателя, а там и самому не-
далеко до Л. Н. Толстого. И действительно: сколько их у нас,
Толстых-то! Ужас, как много объявилось, помрачительно много.

Как ни обидно, но разум мой готов уже смириться с тем, что
Биму быть изгоем среди породистых собак. Плохо. Остается од-
но: Бим-собака интеллигентной породы. Но и это-не доказа-
зательство (на то и стандарты).

* * *

- Плохо, Бим, плохо,- вздохнул хозяин, отложив ручку и
засунув в стол общую тетрадь.

Бим, услышав свою кличку, поднялся с лежака, сел. наклонив
голову на сторону черного уха, будто слушал только желто-ры-
женьким. И это было очень симпатично. Всем своим видом он го-
ворил: <Ты хороший, мой добрый друг. Я слушаю. Чего же ты хо-
чешь?>

Хозяин сразу же повеселел от такого вопроса. Бима и сказал:
- Ты молодец, Бим! Будем жить вместе,хотя бы и без родо-
словной. Ты хороший пес. Хороших собак все любят.-Он взял
Бима на колени и гладил его шерстку, приговаривая: - Хорошо.
Все равно хорошо, мальчик.

Биму было тепло и уютно. Он тут же на всю жизнь понял:
<Хорошо> - это ласка, благодарность и дружба.

И Бим уснул. Какое ему дело до того, кто он, его хозяин?
Важно - он хороший и близкий.

- Эх ты, черное ухо, императорская нога,-тихо сказал тот
и перенес Бима на лежак.

Он долго стоял перед окном, всматриваясь в темно-сиреневую
ночь. Потом взглянул на портрет женщины и проговорил:

- Видишь, мне стало немножко легче. Я уже не одинок.-
Он не заметил, как в одиночестве постепенно привык говорить
вслух <ей> или даже самому себе, а теперь и Биму.- Вот я и не
один,- повторил он портрету.
А Бим спал.

* * *

Так они и жили вдвоем в одной комнате. Бим рос крепышом.
Очень скоро он узнал, что хозяина зовут <Иван Иваныч>. Умный
щенок, сообразительный. И мало-помалу он понял, что ничего
нельзя трогать, можно только смотреть на вещи и людей. И вооб-
ще все нельзя, если не разрешит или не прикажет хозяин. Так
слово <нельзя> стало главным законом жизни Бима. А глаза
Ивана Иваныча, интонация, жесты, четкие слова-приказы и сло-
ва ласки были руководством в собачьей жизни. Более того, само-
стоятельные решения к какому-либо действию никоим образом не
должны были противоречить желаниям хозяина. Зато Бим посте-
пенно стал даже угадывать некоторые намерения друга. Вот, на-
пример, стоит он перед окном и смотрит, смотрит вдаль и думает,
думает. Тогда Бим садится рядом и тоже смотрит и. тоже думает.
Человек не знает, о чем думает собака, а собака всем видом сво-
им говорит: <Сейчас мой добрый друг сядет за стол. обязатель-
но сядет. Походит немного из угла в угол и сядет и будет водить,
по белому листку палочкой, а та будет чуть-чуть шептать. Это бу-
дет долго, потому посижу-ка и я с ним рядом>. Затем ткнется но-
сом в теплую ладонь. А хозяин скажет:
- Ну, что ж. Бимка, будем работать.- И, правда, садится.
А Бим калачиком ложится в ногах или, если сказано <На ме-
сто>, уйдет на свой лежак в угол и будет ждать. Будет ждать
взгляда, слова, жеста. Впрочем, через некоторое время можно и
сойти с места, заниматься круглой костью, разгрызть которую не-
возможно, но зубы точить-пожалуйста, только не мешай.

Но когда Иван Иваныч закроет лицо ладонями, облокотив-
шись на стол, тогда Бим подходит к нему и кладет разноухую
мордашку на колени. И стоит. Знает, погладит. Знает, другу что-
то не так. А Иван Иваныч поблагодарит:

- Спасибо, милый, спасибо, Бимка.-И будет снова шептать
лалочкой по белой бумаге.

Так было дома.

Но не так было на лугу, где оба забывали обо всем. Здесь
можно бегать, резвиться, гоняться за бабочками, барахтаться и
траве-все было позволительно. Однако и здесь, после восьми
месяцев жизни Бима, все пошло по командам хозяина: <Поди-
поди!> - можешь играть, <Назад!> - очень понятно, <Лежать!> --
абсолютно ясно, <Ап!> - перепрыгивай,   <Ищи!> - разыскивай
кусочки сыра, <Рядом!> - иди рядом, но только слева, <Ко
мне!>-быстро к хозяину-будет кусочек сахара. И много дру-
гих слов узнал Бим до года. Друзья все больше и больше пони-
мали друг друга, любили и жили на равных-человек и собака.

Но случилось однажды такое, что у Бима жизнь изменилась,
и он повзрослел за несколько дней. Произошло это только пото-
му, что Бим вдруг открыл у хозяина большой, поразительный не-
достаток.

Дело было так. Тщательно и старательно шел Бим по лугу
челноком, разыскивая разбросанный сыр, и вдруг среди разных
запахов трав, цветов, самой земли и реки ворвалась струя возду-
ха, необычная и волнующая: пахло какой-то птицей, вовсе не по-
хожей на тех, что знал Бим,- воробьев там разных, веселых си-
ниц, трясогузок и всякой мелочи, догнать какую нечего и пытать-
ся (пробовали). Пахло чем-то неизвестным, что будоражило
кровь. Бим приостановился и оглянулся на Ивана Ичаныча. А тот
повернул в сторону, ничего не заметив. Бим был удивлен: друг-то
не чует. Да ведь он же калека! И тогда Бим принял решение
сам: тихо переступая в потяжке, стал приближаться к неведомо-
му, уже не глядя на Ивана Иваныча. Шажки становились все
реже и реже, он как бы выбирал точку для каждой лапы, чтобы
не зашуршать, не зацепить будылинку. Наконец запах оказался
таким сильным, что дальше идти уже невозможно. И Бим, так и
не опустив на землю правую переднюю лапу, замер на месте, за-
стыл, будто окаменел. Это была статуя собаки, будто созданная
искусным скульптором. Вот она, первая стойка! Первое пробуж-
дение охотничьей страсти до полного забвения самого себя.

О нет, хозяин тихо подходит, гладит чуть-чуть вздрагивающе-
го в трепете Бима:

- Хорошо, хорошо, мальчик. Хорошо.- И берет за ошей-
ник.- Вперед... Вперед...

А Бим не может - нет сил.

- Вперед... Вперед...-тянет его Иван Иваныч.

И Бим пошел! Тихо-тихо. Остается совсем чуть - кажется, не-
ведомое рядом. Но вдруг приказ резко:
- Вперед!!!

Бим бросился. Шумно выпорхнул перепел. Бим рванулся за
ним и-и-и... погнал, страстно, изо всех сил.

- Наза-ад!- крикнул хозяин.

Но Бим ничего не слышал, ушей будто и не было.

- Наза-ад!- И свисток.- Наза-ад!- Н свисток.

Бим мчался до тех пор. пока не потерял из виду перепела, а
затем, веселый и радостный, вернулся. Но что же это значит?
Хозяин сумрачен, смотрит строго, не ласкает. Все было ясно: ни-
чего не чует его друг! Несчастный друг... Бим как-то осторож-
ненько лизнул руку, выражая этим трогательную жалость к выда-
ющейся наследственной неполноценности самого близкого ему
существа.

Хозяин сказал:

- Да ты вовсе не о том, дурачок.-И веселее:-А ну-ка,
начнем, Бим, по-настоящему.-Он снял. ошейник, надел другой
(неудобный) и пристегнул к нему длинный ремень.- Ищи!

Теперь Бим разыскивал запах перепела-больше ничего. А
Иван Иваныч направлял его туда, куда переместилась птица. Би-
му было невдомек, что его друг видел, где приблизительно сел
перепел после позорной погони (чуять, конечно, не чуял, а ви-
деть - видел).

И вот тот же запах! Бим, не замечая ремня, сужает челнок.
тянет, тянет, поднял голову и тянет верхом... Снова стойка! На
фоне заката солнца он поразителен в своей необычайной красоте.
понять которую дано не многим. Дрожа от волнения, Иван Ива-
ныч взял конец ремня, крепко завернул на руку и тихо приказал:

- Вперед... Вперед.

Бим пошел на подводку. И еще раз приостановился.

- Вперед!!!

Бим так же бросился, как и в первый раз. Перепел теперь
вспорхнул с жестким стрекотом крыльев. Бим опять ринулся бы-
ло безрассудно догонять птицу, но... рывок ремня заставил его
отскочить назад.

- Назад!!!- крикнул хозяин. - Нельзя!!!

Бим, опрокинувшись, упал. Он не понял-за что так. И тя-
нул ремень вновь в сторону перепела.

- Лежать!

Бим лег.

И еще раз все повторилось, уже по новому перепелу. Но те-
перь Бим почувствовал рывок ремня раньше, чем тогда, а по при-
казу лег и дрожал от волнения, страсти и в то же время от уны-
ния и печали: все это было в его облике от носа до хвоста. Ведь
так больно! И не только от жестокого, противного ремня, а еще
и от колючек внутри ошейника.

- Вот так-то, Бимка. Ничего не поделаешь - так надо.-
Иван Иваныч, лаская, поглаживал Бима.

С этого дня и началась настоящая охотничья собака. С это-
го же дня Бим понял, что только он, только он один может уз-
нать, где птица, и что хозяин-то беспомощен, а нос у него прист-
роен только для виду. Началась настоящая служба, в основы ее
лежали три слова: нельзя, назад, хорошо.

А потом-эх!-потом ружье! Выстрел. Перепел падал, как
ошпаренный кипятком.

И догонять его, оказывается, вовсе не надо, его только найти,
поднять на крыло и лечь, а остальное сделает друг.
Игра на равных: хозяин без чутья, собака без ружья.

Так теплая дружба и преданность становились счастьем, по-
тому что один понимал другого и каждый не требовал от другого
больше того, что он может дать. В этом основа, соль дружбы.

* * *

К двум годам Бим стал отличной охотничьей собакой, довер-
чивой и честной. Он знал уже около ста слов, относящихся к охо-
те и дому: скажи Иван Иваныч <Подай>-будет сделано; скажи
он <Подай тапки>-подаст, <Неси   миску>-принесет, <На
стул>-сядет на стул. Да что там! По глазам уже понимал: хо-
рошо смотрит хозяин на человека, и Биму он - знакомый с той
жe минуты', недружелюбно глянет - и Бим иной раз даже и
взрычит: даже лесть (ласковую лесть) он улавливал в голосе чу-
жого. Но никогда и никого Бим не укусил-хоть на хвост на-
ступи. Лаем предупредить ночью, что к костру подходит чужой,
пожалуйста, но укусить - ни в коем случае. Такая уж интелли-
гентная порода.

Что до интеллигентности, то Бим даже умел так: научился
сам, дошел своим умом, царапаться в дверь, чтобы открыли. Бы-
вало, заболеет Иван Иваныч и не идет с ним гулять, а выпускает
одного. Бим побегает малость, управится как и полагается и спе-
шит домой. Поцарапает в дверь, став на задние лапы, чуть по-
скулит просяще, и дверь открывается. Хозяин, тяжело шлепая по
прихожей, встречает, ласкает и снова ложится в постель. Это
когда он, пожилой человек, прихварывал (кстати, побаливал он
все чаще и чаще, чего Бим не мог не заметить). Бим твердо усво-
ил: поцарапай в дверь, тебе откроют обязательно; двери и суще-
ствуют для того. чтобы каждый мог войти: попросись-тебя впу-
стят. С собачьей точки зрения, это было уже твердое убеждение.

Только не знал Бим, не знал и не мог знать, сколько потом бу-
дет разочарований и бед от такой наивной доверчивости, не знал
и не мог знать, что есть двери, которые не открываются, сколько
в них не царапайся.

Как оно там будет дальше, неизвестно, но пока остается ска-
зать одно: Бим, пес с выдающимся чутьем, так-таки и остался
сомнительным - свидетельство родословной не выдали. Дважды
Иван Иваныч выводил его на выставку: снимали с ринга без
оценки. Значит-изгой.

И все же Бим - не наследственная бездарь, а замечательная,
настоящая собака: он начал работать по птице с восьми месяцев.
Да еще как! Хочется верить, что перед ним открывается хорошее
будущее.

_______
 

Глава2
ВЕСЕННИЙ ЛЕС

На втором сезоне, то есть на третьем году от рождения Бима,
Иван Иваныч познакомил его и с лесом. Это было очень интерес-
но и собаке, и хозяину.

В лугах и на поле, там все ясно: простор, трава, хлеба, хозя-
ина всегда видно, ходи челноком в широком поиске, ищи, найди,
делай стойку и жди приказа. Прелесть! А тут, в лесу, совсем-сов-
сем иное дело.

Была ранняя весна.

Когда они пришли впервые, вечерняя заря только начиналась.
а меж деревьями уже сумерки, хотя листья еще и не появились.
Все внизу в темных тонах: стволы, прошлогодние темно-коричне-
вые листья, коричнево-серые сухие стебли трав. даже плоды ши-
повника, густо-рубиновые осенью, теперь, выдержав зиму, каза-
лись кофейными зернами.

Ветви слегка шумели от легкого ветра, жидко и голо; они
будто ощупывали друг друга, то притрагиваясь концами, то чуть
прикасаясь серединой сучьев: жив ли? Верхушки стволов легонь-
ко покачивались-деревья казались живыми даже и безлистые.
Все было таинственно-шуршащим и густо-пахучим: и деревья, и
листва под ногами, мягкая, с весенним запахом лесной земли, и
шаги Ивана Иваныча, осторожные и тихие. Его ботинки тоже
шуршали, а следы пахли куда сильнее, чем в поле. За каждым
деревом что-то незнакомое, таинственное. Поэтому-то Бим и не
отходил от Ивана Иваныча дальше двадцати шагов: пробежит
вперед-влево, вправо- и катит назад и смотрит в лицо, спра-
шивая: <Мы зачем сюда попали?>

- Не поймешь, что к чему?-догадался Иван Иваныч.-Пой-
мешь, Бимка, поймешь. Подожди малость.

Так и шли, присматривая друг за другом.

Но вот они остановились на широкой поляне, на пересечении
двух просек: дороги на все четыре стороны. Иван Иваныч стал за
куст орешника, лицом к заре, и смотрел вверх. Бим тоже погля-
дывал туда, изо всех сил стараясь сообразить, что же там надо
высматривать.

Вверху было светло, а здесь, внизу, становилось все темнее и
темнее. Кто-то прошуршал по лесу и притих. Еще прошуршал и
опять притих. Бим прижался к ноге Ивана Иваныча - так он
спрашивал: <Что там?- Кто там? Может, пойдем посмотрим?>

- Заяц,- еле слышно сказал хозяин.- Все хорошо, Бим. Хо-
рошо. Заяц. Пусть его бегает.

. Ну, раз <хорошо>, значит, все в порядке. <Заяц> - тоже по-
нятно: не раз, когда Бим натыкался на след зверька, ему повто-
ряли это слово. А однажды видел и самого зайца, пытался его
догнать, но заработал строгое предупреждение и был наказан.
Нельзя!

Итак, недалеко прошуршал заяц. А дальше что?

Вдруг вверху кто-то, невидимый и неведомый, захоркал: <Хор-
хор!.. Хор-хор!.. Хор-хор!..> Бим услышал это первым и вздрог-
нул. Хозяин тоже. Оба смотрели вверх, только вверх... Неожидан-
но, на фоне багряно-синеватой зари, вдоль просеки показалась
птица. Она летела прямо на них. изредка выкрикивала так, буд-
то это не птица, а зверек, летит и хоркает. Но то была все-таки
птица. Она казалась большой, крылья же совершенно были бес-
шумны (не то что перепел, куропатка или утка). Одним словом.
незнакомое летело вверху.

Иван Иваныч вскинул ружье. Бим, как по команде, лег, не
спуская взора с птицы... В лесу выстрел был таким резким и силь-
ным, какого раньше Бим не слышал никогда. Эхо прокатилось по
лесу и замерло далеко-далеко.

Птица упала в кусты, но друзья быстренько ее отыскали. Иван
Иваныч положил ее перед Бимом и сказал:

- Знакомься, брат: вальдшнеп.-И еще раз повторил:-
Вальдшнеп.

Бим обнюхивал, трогал лапой за длинный нос, потом сел, по-
драгивая и перебирая передними лапами в удивлении. Конечно
же он этим и говорил про себя: <Таких носов еще не вида-aл.
Вот это действительно но-ос!>

А лес слегка шумел, но все тише и тише. Потом и совсем за-
тих как-то сразу, будто кто-то невидимый легонько взмахнул мо-
гучим крылом над деревьями в последний раз: хватит шороху.
Ветви стали недвижны, деревья, казалось, засыпали, разве что
изредка вздрагивая в полутьме.

Пролетели еще три вальдшнепа, но Иван Иваныч нс стрелял.
Хотя последнего они уже и не видели в темноте, а только слы-
шали голос, но Бим был удивлен: почему друг не стрелял даже и
в тех, каких хорошо видно. От этого Бим волновался. А Иван
Иваныч или просто смотрел вверх, или, потупившись, слушал
тишину. Оба молчали.

Вот уж когда не надо никаких слов - ни человеку, ни тем бо-
лее собаке!

Только напоследок, перед уходом, Иван Иваныч проговорил:
- Хорошо, Бим! Жизнь начинается вновь. Весна.
По интонации Бим понял, что другу сейчас приятно. И он
ткнул его носом в колено, повиливая хвостом: хорошо, дескать,
о чем речь!

...Второй раз они приходили сюда же поздним утром, но уже
без ружья.

Ароматные набухшие почки березы, могучие запахи кореньев.
тончайшие струйки от пробивающихся ростков трав - все это
было поразительно ново и восхитительно.

Солнце пронизывало в лесу все насквозь, кроме сосняка, да
и тот кое-где изрезан золотом лучей. И было тихо. Главное- бы-
ло тихо. До чего же хороша весенняя утренняя тишина в лесу!

На этот раз Бим стал смелее: все отлично просматривается
(не то что тогда в сумерках). И он носился по лесу вволю, не
упуская, однако, из виду хозяина. Все было великолепно.

Наконец Бим наткнулся на ниточку запаха вальдшнепа И по-
тянул. И сделал классическую стойку. Иван Иваныч послал <Bпе-
ред>, а стрелять-то ему и нечем. Да еще приказал лежать, как по-
лагается при взлете птицы. Абсолютно непонятно: видит хозяин
или нет? Бим искоса поглядывал на него до тех пор, пока не убе-
дился - видит.

По второму вальдшнепу все получилось так же. Что-то похо-
жее на обиду Бим теперь все-таки выражал: настороженный
взгляд, побежка сторонкой, даже попытки к неповиновению - од-
ним словом, недовольство назревало и искало выхода. Именно по-
этому-то Бим и погнался за взлетевшим, третьим уже, вальдшне-
пом, как обыкновенная дворняга. Но за вальдшнепом далеко не
поскачешь: мелькнул в ветвях, и нет его. Бим вернулся недоволь-
ный, да к тому же еще был наказан. Что же, он лег в сторонке и
глубоко вздохнул (собаки здорово умеют так делать).

Все это еще можно бы перенести, если бы не добавилась вто-
рая обида. Бим на этот раз открыл новый недостаток у хозяи-
на - извращенное чутье: и без того бесчутый, да еще...
А дело было так.

Остановился Иван Иваныч и смотрит, смотрит по сторонам, и
нюхает (туда же!). Потом шагнул к дереву, присел и тихонечко,
одним пальцем, погладил цветок, малюсенький такой (для Ивана
Иваныча он почти без запаха, а для Бима вонючий до невозмож-
ности). И что ему-в том цветке? Но хозяин сидел, улыбался.
Бим, конечно, сделал вид, что ему тоже вроде бы хорошо, но это
только исключительно из уважения к личности, а на самом деле
он был немало удивлен.

- Ты посмотри, посмотрн-ка, Бим!-воскликнул Иван Ива-
ныч и наклонил нос собаки к цветку.

Такого Бим уже не мог вынести - он отвернулся. Затем неза-
медлительно отошел и лег на полянке, всем видом выражая одно:
<Ну и нюхай свой цветок!> Расхождения требовали срочного вы-
яснения отношений, но хозяин смеялся в глаза Биму счастливым
смехом. И это было обидно. <Тоже мне, хохочет!>

A тот опять к цветку:
- Здравствуй, первенький!

Бим понял точно: <здравствуй> сказано не ему.

Ревность закралась в собачью душу, если можно так выра-
зиться, вот что случилось. Хотя дома отношения как будто и на-
ладились, но день для Бима получился неудачный: была дичь-
не стреляли, побежал сам за птицей-наказали, да еще-цве-
ток тот. Нет, все-таки и у собаки жизнь бывает собачья, ибо она
живет под гипнозом трех <китов>: <Нельзя>, <Назад>, <Хорошо>.

Только не ведали они, ни Бим, ни Иван Нваныч, что. когда-то
этот день, если бы они вспомнили, показался бы им огромным
счастьем.

ЗАПИСКИ ХОЗЯИНА

В уставшем от зимней тягости лесу, когда еще не распусти-
лись проснувшиеся почки, когда горестные пни зимней порубки
еще не дали поросль, но уже плачут, когда мертвые бурые листья
лежат пластом, когда голые ветви еще не шелестят, а лишь поти-
хоньку трогают друг друга,- неожиданно донесся запах подснеж-
ника! Еле-еле заметный, но это - запах пробуждающейся жизни,
и потому он трепетно-радостный, хотя почти и не ощутим. Смот-
рю вокруг-оказалось, он рядом. Стоит на земле цветок, крохот-
ная капля голубого неба, такой простой и откровенный провозве-
стник радости и счастья, кому оно положено и доступно. Но для
каждого,-и счастливого, и несчастного,-он сейчас-украше-
ние жизни.

Вот так и среди нас, человеков: есть скромные люди с чистым
сердцем, <незаметные> и <маленькие>, но с огромной душой.
Они-то и украшают жизнь, вмещая в себе все лучшее, что есть
в человечестве,-доброту, простоту, доверие. Так и подснежник
кажется капелькой неба на земле...

А через несколько дней (вчера) мы были с Бимом на том же
месте. Небо окропило лес уже тысячами голубых капель. Ищу,
высматриваю: где же он, тот самый первый, самый смелый? Ка-
жется, вот он. Он или не он? Не знаю. Их так много, что того
уже не заметить, не найти - затерялся среди идущих за ним, сме-
шался с ними. А ведь он такой маленький, но героический, такой
тихий, но до того напористый, что, кажется, именно его испуга-
лись последние заморозки, сдались, выбросив ранней зарей бе-
лый флаг последнего инея на опушке. Жизнь идет.

...А Биму ничего из этого недоступно понять. Даже обиделся
в первый раз, заревновал. Впрочем, когда было уже много цве-
тов, он и тогда не обращал на них внимания. При натаске же
вел себя - не ахти: расстроился без ружья. Мы с ним на разных
ступенях развития, но очень и очень близки. Природа творит по
устойчивому закону: необходимость одного в другом: начиная с
простейших и кончая высокоразвитой жизнью, везде - этот за-
кон... Разве смог бы я вынести столь жуткое одиночество, если
бы не было Бима?

...Как она была мне необходима Она тоже любила под-
снежники. Прошлое как сон...

А не сон ли-настоящее? Не сон ли это- вчерашний весен-
ний лес с голубизной на земле? Что ж: голубые сны - божествен-
но-целительное лекарство, пусть и временное. Конечно, времен-
ное. Ибо если бы даже и писатели проповедовали только голу-
бые сны, уходя от серого цвета, то человечество перестало бы
беспокоиться о будущем, приняв настоящее как вечное и в буду-
щем. Удел обреченности во времени и состоит в том, что настоя-
щее должно стать только прошлым. Не во власти человека при-
казать: <Солнце, остановись!> Время неостановимо, неудержимо
и неумолимо. Все-во времени и движении. А тот, кто ищет
только устойчивого голубого покоя, тот весь уже в прошлом, будь
он молодым радетелем о себе или престарелым - возраст не име-
ет значения. Голубое имеет свой звук, оно звучит как покой, заб-
вение, но только временное, всего лишь для отдыха, такие мину-
ты никогда не надо пропускать.

Если бы я был писателем, то обязательно обратился бы так:
<О беспокойный Человек! Слава тебе вовеки, думающему,
страдающему ради будущего! Если тебе захочется отдохнуть ду-
шой, иди ранней весной в лес к подснежникам, и ты увидишь
прекрасный сон действительности. Иди скорее: через несколько
дней подснежников может и не быть, а ты не сумеешь запомнить
волшебство видения, подаренного природой. Иди, отдохни. Под-
снежники - к счастью, говорят в народе>.

...А Бим дрыхнет. И видит сон: подрыгивает ногами - бежит
во сне. Этому подснежники <до лампочки>: голубое он видит
только серым (так уж устроено зрение у собаки). Природа созда-
ла как бы очернителя действительности. Поди убеди его, милого
друга, чтобы он видел с точки зрения человека. Хоть голову отру-
би, а видеть будет по-своему. Вполне самостоятельный пес.
 

___________

ГлаваЗ
ПЕРВЫЙ НЕПРИЯТЕЛЬ БИМА

Прошло лето, веселое для Бима, радостное, заполненное друж-
бой с Иваном Иванычем. Походы в луга и болота (без ружья),
солнечные дни, купание, тихие вечера на берегу реки - что еще
надо любой собаке? Ничего не надо - это точно.

При тренировке и натаске они встречались и с охотниками. С
этими знакомство происходило незамедлительно, потому что с
каждым таким человеком была собака. Еще до того, как сходи-
лись хозяева, обе собаки бежали друг к другу и коротко беседо-
вали на собачьем языке жестов и взглядов:

<Ты кто: он или она?> - спрашивал Бим. обнюхивая соответ-
ствующие места (конечно, для проформы).
<Сам видишь, чего и спрашивать>,-отвечала она.
<Как жизнь?> - весело спрашивал Бим.
<Работаем!>-взвизгнув, отвечала  собеседница, кокетливо
подпрыгнув на всех четырех ногах.

После этого они мчались к хозяевам и то одному, то другому
докладывали о знакомстве. Когда же оба охотника усаживались
для разговоров в тени куста или дерева, собаки резвились до то-
го, что язык не умещался во рту. Тогда они ложились около хозя-
ев и слушали тихую задушевную бесслу.

Другие люди, кроме охотников, для Бима были малоинте-
ресны: люди, и все. Они хорошие. Но не охотники же!

А вот собаки, эти - разные.

Однажды в лугу встретился он с лохматенькой собачкой, вдвое
меньше его, черненькая такая. Поздоровались сдержанно, без
кокетства. Да и какое уж там кокетство, если новая знакомая на
обычный для таких случаев перечень вопросов отвечала, лениво
взмахивая хвостом:
<Я есть хочу>.

У нее пахло изо рта мышонком. И Бнм спросил удивленно, об-
нюхав ее губы:
<Ты съела мышь?>

<Съела мышь,-ответила та.-Я есть хочу>. И принялась
грызть белый узловатый корень камыша.

Бим хотел попробовать камышовый корешок, но она, проте-
стуя, сказала все то же:
<Я есть хочу>.

Бим подождал сидя, пока она догрызла все, и пригласил ее с
собой. Та пошла беспрекословно, притрухивая за ним, взлохма-
ченная, но чистая (видимо, любила купаться, как и большинство
собак, отчего летом они и не бывают грязными, даже бездомные)
Бим привел ее к хозяину, издали следившему за знакомством сво-
его друга. Но Лохматка не поверила сразу в чужого человека, а
села поодаль, несмотря на то, что Бим перебегал от хозяина к
ней и обратно, зовя ее, убеждая. Иван Иваныч снял рюкзак, до-
стал оттуда колбаску, отрезал маленький кусочек и бросил Лох-
матке:
- Ко мне, ко мне, Лохматка. Ко мне.

Кусочек упал метрах в трех от нее. Она, осторожно пересту-
пая, дотянулась, съела его и села тут же. Со следующим кусоч-
ком приблизилась еще. А потом ела уже у ног человека, даже
позволила погладить себя. хотя и с опаской, Бим и Иван Иваныч
отдали ей все колечко колбаски: хозяин бросал куски, а Бим не
мешал Лохматке есть. Все обыкновенно: брось кусочек-подой-
дет ближе, брось второй - еще ближе, с третьим, четвертым -
уже у ног окажется и будет служить верой и правдой. Так думал
Иван Иваныч. Он ощупал Лохматку, потрепал по холке и сказал
- Нос холодный-здоровая. Это хорошо.-И дал команду
обоим: - Поди, поди!

Лохматка не понимала таких слов, но когда увидела, как Бим
взвился челноком по траве, то сообразила: надо бегать. И конеч-
но, они взыграли по-собачьи так, что Бим забыл даже, зачем он
тут находится. Иван Иваныч не возражал, a шел себе и шел, по-
свистывая.

До города Лохматка сопровождала без никаких, но на окран-
не неожиданно села сбоку дороги и-ни с места. Звали, пригла-
шали - не идет. Так и осталась сидеть, провожая их взглядом.
Ошибся Иван Иваныч - не каждую собаку можно купить на
приманку.

Бим не знал и знать не мог, что у Лохматки тоже были хозя-
ева, что жили они в своем маленьком домике, что улицу ту, где
был домик, всю снесли, а хозяевам Лохматки дали квартиру на
пятом этаже со всеми удобствами.

Одним словом, Лохматку бросили на произвол судьбы. Но она
нашла-таки и тот новый дом, и дверь хозяина, а там ее побили и
прогнали. Вот она и живет одна. По городу ходит только ночью,
как и большинство бездомных собак. Иван Иваныч обо всем до-
гадался, но Биму-то рассказать невозможно. Бим просто не хо-
тел ее оставлять: оглядывался назад, приостанавливался и обра-
щал взор к Ивану Иванычу. Но тот шел себе и шел.

Если бы он знал, как горькая судьба сведет Бима и Лохмат-
ку, если бы знал, когда и где они встретятся, не шел бы он те-
перь так спокойно. Но будущее неизвестно и человеку.

* * *
...Третье лето прошло. Хорошее для Бима лето. неплохое и для
Ивана Иваныча. Однажды ночью хозяин закрыл окно н сказал:
- Морозец, Бимка, первый морозец.

Бим не понял. Он встал, ткнулся в темноте носом в колено
Ивана Иваныча, чем и сказал: <Не понимаю>.

Иван Иваныч знал собачий язык хорошо - язык глаз и дви-
жений. Он зажег свет и спросил:

- Не понимаешь, дурачок?- Затем разъяснил точно: - На
вальдшнепов завтра. Вальдшнеп!

О, это слово Бим знал! Он подпрыгнул и лизнул-таки друга
в подбородок.

- На охоту завтра, на охоту, Бим!

Куда там! Бим завертелся, заюлил волчком, хватая собствен-
ный хвост, взвизгнул, потом сел и впился глазами в лицо Ивана
Иваныча, подрагивая очесами передних лап. Это обворожитель-
ное слово <охота> знакомо Биму, как сигнал к счастью.
Но хозяин приказал:
- А пока - спать.- Выключил свет и лег.

Остаток ночи Бим пролежал у кровати друга. Какой уж тут
сон! Он и сам, Иван Иваныч, то дремал, то просыпался в ожида-
нии рассвета.

Утром они вместе собрали рюкзак, протерли от масла стволы
ружья, легко позавтракали (на охоту идти-нельзя нажираться),
проверили патронташ, перекладывая патроны из гнезда в гнездо.
Работы было много за этот короткий час сборов: хозяин на кух-
ню - Бим на кухню, хозяин в чулан - Бим туда же, хозяин вы-
нимает консервную банку из рюкзака (неудобно легла) - Бим
берет ее и сует обратно, хозяин проверяет патроны - Бим следит
(не ошибся бы); и в чехол с ружьем надо ткнуться носом не раз
(тут ли?), а к тому же в такие колготные минуты чешется за ухом
от волнения - то и дело поднимай лапу и чеши, будь оно нелад-
но, когда и без того хлопотно до последней степени.

Ну, собрались. Бим был в восторге. Как же! Хозяин, уже в
охотничьей куртке, перекинул на плечо охотничью сумку, снял
ружье.

- На охоту, Бим! На охотку,- повторил он.

<На охотку, на охотку!> - говорил глазами и Бим в восхище-
нии. Он даже чуть привизгивал от переполнившего чувства благо-
дарности и любви к своему единственному в мире другу.

В тот момент и вошел человек. Бим его знал - встречал во
дворе,- но считал малоинтересным и не заслуживающим какого-
либо особого внимания с его стороны. Коротконогий, толстый,
широколицый, он сказал чуть скрипучим баском.:
- Привет, значит!- И сел на стул, вытирая лицо платком.-
Та-ак... На охоту, значит?

- На охоту.- недовольно буркнул Иван Иваныч,- по вальд-
шнепам. Да вы проходите-гостем будете.

- Вот та-ак... на охоту... Придется повременить, значит.

Бим переводил взгляд с хозяина на Гостя, удивленно и внима-
тельно. Иван Иваныч сказал почти сердито:
- Не понимаю вас. Уточните.

И тут Бим, наш ласковый Бим, сначала слегка взрычал и
вдруг гавкнул. Сроду такого не было, чтобы вот так-дома и на
гостя. Гость не испугался, он, казалось, был равнодушен.
- На место!- так же сердито приказал Иван Иваныч.
Бим повиновался: лег на лежак, положив голову на лапы, и
смотрел в сторону чужого.

- Ишь ты! Слушается, значит. Та-ак... Значит, он и жильцов
в подъезде облаивает так же, как, допустим, лисиц?

- Никогда. Никогда и никого. Это впервые. Честное слово!-
тревожился Иван Иваныч и сердился.-Кстати, к лисицам он ни-
какого отношения не имеет.

- Та-ак,-снова протянул Гость.- К делу давайте.

Иван Иваныч снял куртку и сумку:
- Я вас слушаю.

- У вас, значит, собака,- начал Гость.- Л у меня,- он вы-
нул бумагу из кармана.-жалоба на нее. Вот.- И подал бумагу
хозяину.

Читая Иван Иваныч волновался. Бим, заметив это, самовольно
сошел с места и сел в ногах друга, как бы защищая его, но на
Гостя уже не смотрел, хотя и был настороже.

- Глупости здесь,- сказал Иван Иваныч уже спокойнее.-
Чепуха. Бим - собака ласковая, никого, он не укусил и не уку-
сит, никого не обидит. Собака интеллигентная.

- Хе-хе-хе!- потряс животом Гость. И чихнул некстати.--
У-у, быдло!- обратился он беззлобно к Биму.

Бим отвернулся в сторану еще больше, он понял, что разговор
идет о нем. И вздохнул.

- Как же это вы так рассматриваете жалобы?- спросил
Иван Иваныч, теперь уже совсем спокойно и улыбаясь.- На ко-
го жалоба, тому и даете ее читать. Я бы вам и так поверил, по
пересказу.

Бим заметил в глазах Гостя смешинку. А тот проговорил:
- Во-первых, так положено. Во-вторых, жалоба не на вас, а
на собаку. А собаке мы не дадим читать.- И рассмеялся.

Хозяин тоже посмеялся малость. Бим даже и не улыбнулся:
он знал, что речь о нем, а что к чему, не мог взять в толк -
очень уж непонятный Гость оказался. Тот ткнул пальцем в сто-
рону Бима и сказал:

- Собаку надо увольнять.- И отмахнул рукой к двери.
Бим понял, что от него требуют точно: уходи. Но от хозяина
он не отступил ни на сантиметр.

- А вы позовите жалобщицу - поговорим, уладим, может
быть,- попросил Иван Иваныч.

Гость, сверх ожидания, вышел и вскоре же вернулся с женщи-
ной:

- Вот привел тебе тетку, значит.
Бим ее тоже знал: небольшого роста, визгливенькая и жирная,
она, однако, днями сидела на скамейке во дворе с другими сво-
бодными женщинами. Однажды Бим даже лизнул ей руку (не от
избытка чувств только к ней лично, а к человечеству вообще), от-
чего та взвизгнула и стала кричать что-то на весь двор, обращаясь
к открытым окнам. Что уж она там кричала, Бим не понял, но ис-
пугался, бросился прочь и зацарапал в дверь домой. Больше ви-
ны за ним перед Теткой не было. И вот она вошла. Что с ним
сделалось! Он сначала прижался к ногам хозяина, а когда тот
погладил его, то, поджав хвост, ушел на лежак и смотрел на нее
исподлобья. Он ничего не понимал из слов Тетки, а она стрекота-
ла сорокой и все время показывала свою руку. Но по этим же-
стам, по сердитым ее взглядам Бим понял: это за то, что лизнул
не тому, кому надо. Молод, молод был Бим, почему и не все еще
соображал. Может быть, он думал и так: <Виноват, конечно, ни
что поделаешь теперь>. По крайней мере, что-то подобное в его
глазах было.

Только невдомек Биму, что обвиняли его ложно.

- Укусить хотел! Укуси-ить!!! Почти укуси-ил!
Иван Иваныч, перебив стрекот Тетки, обратился прямо к
Биму:

- Бим! А принеси-ка мне тапки.

Бим исполнил охотно и лег перед хозяином. Тот снял охотни-
чьи ботинки и сунул ноги в тапки:
- Теперь отнеси ботинки.

Бим и это проделал: поочередно отнес их под вешалку.
Тетка замолчала, вытаращив очи. Гость сказал похвально:
- Молоде-ец! Ты смотри, умеет, значит.- И как-то вроде бы
недружелюбно посмотрел на Тетку.- А еще он умеет чего-ни-
будь?

- Вы садитесь, садитесь,- попросил Иван Иваныч и Тетку.
Она села, спрятав руки под фартук. Хозяин поставил стул Би-
му и скомандовал:
- Бим! На стул!

Биму повторять не требуется. Теперь все сидели на стульях,
Тетка прикусила губу. Гость, удовлетворенно покачивая ногой,
приговаривал:

- Ладно получается, ладно, ладно.
Хозяин же хитренько прищурил глаза в сторону Бима:
- А ну дай лапу.- И протянул ладонь.
Поздоровались.

- Теперь, дурачок, поздоровайся с гостем,- и указал на то-
го пальцем.
Гость протянул руку.

- Здравствуй, братка, здравствуй, значит.
Бим все сделал элегантно, как и полагается.

- А не укусит?-осторожно спросила Тетка.

- Что вы!- изумился Иван Иваныч.- Прзтяните руку и ска-
жите: <Лапку!>

Та действительно выволокла ладонь из-под фартука и протя-
нула Биму:

- Только не укуси,- предупредила она.

Hу, тут уж описать невозможно, что прэизошло. Бим шарах-
нулся на лежак, занял немедленно оборонительную позицию.
прижавшись задом в угол, и в упор смотрел на хозяина. Иван
Иваиыч подошел к нему, погладил, взял за ошейник и подвел к
жалобщице:
- Дай лапку, дай...

Нет, не подал лапу Бим. Отвернулся и смотрел в пол. Впер-
вые ослушался. И угрюмо поплелся опять в угол, медленно, ви-
новато и удрученно.

Ой, что тут сотворилось! Тетка задребезжала рассохшейся тре-
щоткой.

- Ты ж меня оскорбил!- кричала она на Ивана Иваныча.-
Какая-то паршивая собака меня, советскую женщину, ни во что
не ставит!- И тыкала пальнем в сторону Бима.-Да я... да я ..
Подожди-и!

- Хватнт!- неожиданно рявкнул на нее Гость.- Брешешь ты,
значит. Не укусила она тебя и не собиралась. Она ж тебя боит-
ся, как черт ладана.

- А ты не ори,- попробовала она отбиться.

Тогда Гость сказал однозначно:
- Цыть!- и обратился к хозяину: - С такими иначе нельзя.
И снова к Тетке: - Ишь, ты <Советская женщина>, тоже мне...
Иди отсюда!- рыкнул он.- Еще намутишь раз, опозорю. Иди!-
Жалобу он порвал у нее на глазах.

Последнюю речь Гостя Бим понял отлично. А Тетка ушла мол-
ча, гордо вскинув голову и ни на, кого не глядя, хотя Бим теперь
не спускал с нее глаз и даже продолжал смотреть на дверь после
того, как она ушла, а шаги ее затихли.

- Очень уж вы с ней... грубовато,- сказал Иван Иваныч.
- Иначе нельзя, говорю вам: весь двор перемутит, знаю. Раз
говорю, значит, знаю. Вот они где у меня, эти сплетницы да
смутьяны,- он похлопал себя по загривку.- Делать-то ей нече-
го, вот она и норовит, кого бы ей укусить. Так-их распусти - весь
дом пойдет чертокопытом.

Бим все время следил за выражением лиц, за жестами, инто-
нацией и понял отлично: Гость и хозяин - вовсе никакие не вра-
ги, а даже, по всей видимости, уважают друг друга. Наблюдал он
еще долго, пока они о чем-то потом беседовали. Но раз уж он
установил главное, то остальное его интересовало мало. Он по-
дошел к Гостю и улегся у его ног, как бы говоря этим: <Изви-
няюсь>.

ЗАПИСКИ ХОЗЯИНА

Сегодня был председатель домкома, разбирал жалобу на со-
баку. Победил Бим. Впрочем, гость мой судил как Соломон. Са-
мородок!

Почему же Бим зарычал на него в начале? А, понял! Я ведь
не подал руки, встретил вошедшего сурово (охоту же пришлось
отложить), а Бим действовал согласно со своей собачьей нату-
рой: недруг хозяина - мой недруг. И тут должно быть стыдно
мне, но не Биму. Удивительно, какое у него тончайшее восприя-
тие интонации, выражения лица, жестов! Это обязательно надо
всегда иметь в виду.

После у нас состоялся интересный разговор с преддомкома.

Он окончательно перешел на <ты>:
- Ты,-говорит,-только  подумай: сто пятьдесят квартир
в моем доме! А четыре-пять смутьянок-бездельниц могут такое
сотворить, что житья никому не будет. И все их знают, и все бо-
ятся, а потихоньку клянут. Ведь на дурного жильца даже унитаз
урчит. Ей-бо!.. Самый мой страшный враг кто? Да тот, кто не ра-
ботает. У нас, брат, можно и не работать, а есть от пуза. Тут что-
то не так, скажу я тебе по душам. Не так, значит... Можно, мож-
но не работать. Ишь ты! Вот ты, например, чего делаешь?

- Пишу,- отвечаю, хотя я и не понял, шутит он или говорит
серьезно (люди с юмором частенько выдают такое).

- Да разве ж это работа! Сидишь-ничего не делаешь, а
деньги небось платят?

- Платят,- отвечаю.- Но ведь я мало получаю - староват
стал, на пенсию живу.

- А до пенсии - кем?

- Журналист я. В газетах работал. А теперь вот помалень-
ку пишу кое-что дома.

- Пишешь?- снисходительно переспросил он.

- Пишу.

- Ну. валяй, раз уж такое дело... Конечно, ты человек, ви-
дать, неплохой, а вот видишь... То-то и оно. Я тоже пенсию полу-
чаю, сто рублей, а работаю же преддомкома, бесплатно работаю,
учти. Я привык работать, всю жизнь на руководящей, и из но-
менклатуры не вышибали, и по второму кругу не ходил. Под ко-
нец уж затерли: ниже, ниже и ниже. Последнее место - малень-
кий заводик. Там и пенсию назначили. А персональную не да-
ли-закавыка маленькая есть... Работать обязан каждый. Так я
думаю.

- Но ведь у меня работа тоже трудная,- пытался я оправ
даться.

- Писать-то? Глупости. Был бы ты молодой - взялся бы я и
за тебя. Ну, раз пенсия... А так, если молодые, да не работают,
выживаю из дома: иль трудись, иль катись куда подальше.

Он и правда гроза бездельников в доме. Кажется, главная
цель его жизни теперь - пилить лодырей, сплетников и тунеяд-
цев, но зато воспитывать - всех без исключения, что он и делает
охотно. Доказать же ему, что писать - тоже работа, оказалось
невозможным: тут он либо хитрил с подводным юморком, либо
был просто снисходителен (пусть, дескать, пока пишут - есть без-
дельники и похлестче).

Уходил он добрый, отбросив хитринку, погладил Бима и ска-
зал:
- А ты живи, значит. Но с Теткой не связывайся.- И ко мне:
- Ну, бывай. Пиши. видно, куда ж денешься, раз оно такое дело.

Мы пожали друг другу руки. Бим проводил его до дверей, ви-
ляя хвостом и заглядывая в лицо. У Бима появился новый знако-
мый: Павел Титыч Рыдаев, в обыденности: <Палтитыч>.

Зато у Бима завелся и неприятель: Тетка, единственный чело-
век из всех людей, которому он не верит. Собака опознала кле-
ветника.

Но охота сегодня пропала. Так бывает: ждет человек доброго
дня, а выходят одни неприятности. Бывает.

___________

Глава 4
ЖЕЛТЫЙ ЛЕС

В один из следующих дней, рано утром, они вдвоем вышли из
дому. Сначала ехали трамваем, стоя на площадке. Вагоновожа-
тая оказалась знакомой Ивану Иванычу и Биму. Конечно же Бим
приветствовал ее, когда та выходила перевести стрелку. Вожатая
потрепала егоза ухо, но Бим руки не лизнул, а просто посеменил
лапами сидя и отстучал хвостом соответственное случаю привет-
ствие.

Потом, уже за городом, ехали в автобусе, в котором и было-то
всего пять-шесть человек в такое раннее утро.

При посадке водитель что-то заворчал, повторяя слово <соба-
ка> и <не положено>. Бим легко во всем разобрался: шофер не
желает их везти, и это плохо,- по лицам разобрался. Один из
пассажиров вступился за них, второй, наоборот, поддержал шо-
фера. Бим с большим интересом наблюдал за перепалкой. На-
конец шофер вышел из автобуса. У порога хозяин дал ему жел-
тенькую бумажку, поднялся по ступенькам вместе с Бимом, сел
на сиденье и печально вздохнул: <Эх-хе-хе!>

Бим давно заметил, что люди обмениваются какими-то бумаж-
ками, пахнущими не разберешь чем. Однажды он почуял, что од-
на из лежащих на столе пахнет кровью, потыкал в нее носом,
стараясь обратить внимание хозяина, но тот и ухом не повел -
бесчутый!- а твердит свое <Нельзя>. Да еще и запер бумажки в
стол. Иные, правда,- пока чистые - пахнут хлебом, колбасой,
вообще магазином, но большинство-множеством рук. Люди их
любят, эти бумажки, прячут в карман или в стол, как хозяин.
Хотя в этих делах Бим ничего не понимал, однако же легко со-
образил: как только хозяин дал шоферу бумажку, они стали
друзьями. А почему вздохнул Иван Иваныч, Бим не понял, что
было видно по его внимательному взгляду в глаза друга. В об-
щем, о магической силе бумажек он даже и смутно не догадывал-
ся - недоступно это собачьему уму; не знал, что для него они
сослужат когда-то роковую службу.

От шоссе до леса шли пешком.

Иван Иваныч остановился на опушке отдохнуть, а Бим побли-
зости обследовал местность. Такого леса он еще не видел никог-
да. Лес-то, собственно, тот же - они здесь бывали весной, прихо-
дили и летом (так, пошататься), но теперь здесь все-все вокруг
было желтое и багряное, казалось, все горело и светило вместе с
солнцем.

Деревья только-только начали сбрасывать одеяние, и листья
падали, покачиваясь в воздухе, бесшумно и плавно. Было прохлад-
но и легко, а потому и весело. Осенний запах леса - особенный,
неповторимый, стойкий и чистый настолько, что за десятки мет-
ров Бим чуял хозяина. Лесную мышь он <прихватил> далеко, но
не пошел за ней (знакомый пустяк!), а вот что-то живое так
ударило издали в нос, что Бим приостановился. А подойдя вплот-
ную, облаял колючий шар.

Иван Иваныч встал с пенечка и подошел к Биму:
- Нельзя, Бим! Нельзя, дурачок. Ежик называется. Назад!-
И увел Бима с собой.

Выходит, ежик - зверюшка, и притом хорошая, а трогать его
нельзя.

Теперь Иван Иваныч опять же сел на пенек, приказал Биму
тоже сидеть, а сам снял кепку, положил ее рядом на землю и
смотрел на листья. И слушал тишину леса. Ну конечно же он
улыбался! Он был сейчас таким, как всегда перед началом охоты.
Бим тоже слушал.

Прилетела сорока, прострекотала нахально и улетела. Пере-
прыгивая с ветки на ветку, приблизилась сойка, прокричала с
кошачьим надрывом и тоже упрыгала так же, по веткам. А вот
королек-малютка, этот совсем-совсем рядом: <Свить, свить! Свить,
свить!> Ну что ты с ним будешь делать! И размером-то с жука,
а туда же: <Свить, свить!> Вроде бы приветствует.

Все остальное было тишиной.

И вот хозяин встал, расчехлил ружье, вложил патроны. Бим
задрожал от волнения. Иван Иваныч потрепал его ласково по
загривку, отчего Бим еще больше разволновался:
- Ну, мальчик... ищи!

Бим пошел! Малым челноком пошел, лавируя между деревь-
ями, приземисто, пружинисто и почти бесшумно. Иван Иваныч
потихоньку двинулся за ним, любуясь работой друга. Теперь лес
со всеми красотами остался на втором плане: главное-Бим,
изящный, страстный, легкий на ходу. Изредка подзывая его к се-
бе, Иван Иваныч -приказывал ему лежать, чтобы дать успокоить-
ся, втянуться. А вскоре Бим уже пошел ровно, со знанием дела.
Великое искусство-работа сеттера! Вот он идет легким гало-
пом, подняв голову, ему не надо опускать ее и искать низом, он
берет запахи верхом, при этом шелковистая шерсть облегает его
точеную шею; оттого он так и красив, что держит голову высоко,
с достоинством, уверенностью и страстью.

Такие часы для Ивана Иваныча были часами забвения. Он
забывал войну, забывал невзгоды прошедшей жизни и свое оди-
ночество. Даже сын Коля, его кровное дитя, отнятое жестокой
войной, будто присутствовал с ним, будто он, отец, доставлял ему
радость даже мертвому. Он ведь тоже был охотником! Мертвые
не уходят из жизни тех, кто их любил, мертвые только не старе-
ют, оставаясь в сердце живых такими, какими они ушли. Так и у
Ивана Иваныча: рана зарубцевалась в душе, но болит всегда.
На охоте же всякая боль души становится хоть немного, но легче.
Благо тому. кто родился охотником!

И вот Бим замедлил ход, сужая челнок, чуть приостановился
на секунду и пошел редким, крадущимся шагом. Что-то от ко-
шачьего было в его движениях, мягких, осторожных, плавных.
Теперь он уже вытянул голову вровень с туловищем. Каждой ча-
стицей тела, включая и вытянутый хвост, оперенный длинной шер-
стью, он был сосредоточен на струе запаха. Шаг... И поднимается
только одна лапа. Шаг - и следующая лапа так же на долю се-
кунды замирает в воздухе и неслышно опускается. Наконец пе-
редняя правая, как почти всегда, замерла, не коснувшись земли.

Позади, взяв ружье наизготовку, тихо подошел Иван Иваныч.
Теперь две статуи: человек и собака.

Лес молчал. Лишь чуть-чуть играли золотые листья березы.
купаясь в блестках солнца. Притихли молодые дубки рядом с
величавым исполином дубом, отцом и прародителем. Бесшумно
трепетали оставшиеся на осине серебряно-серенькие листья. А на
палой желтой листве стояла собака - одно из лучших творений
природы и терпеливого человека. Ни единый мускул не дрогнет!
В такие минуты Бим кажется полумертвым, это похоже на транс
от восхищения и страсти. Вот что такое классическая стойка в
желтом лесу.

- Вперед, мальчик...

Бим поднял вальдшнепа на крыло.

Выстрел!

Лес встрепенулся, ответив недовольным, обиженным эхом. Ка-
залось, береза, забравшаяся на границу дубняка и осинника, ис-
пугалась, вздрогнула. Дубы охнули, как богатыри. Осина, что ря-
дом, торопливо посыпала листьями.

Вальдшнеп упал комом. Бим подал его по всем правилам. Но
хозяин, приласкав Бима и поблагодарив за красивую работу, по-
держал птицу на ладони, посмотрел на нее и сказал задумчиво:
- Эх, не надо бы...

Бим не понял, вглядывался в лицо Ивана Иваныча, а тот про-
должал:

- Для тебя только, Бим, для тебя, глупыш. А так- не стоит.

И опять Бим не понял - недоступно ему такое понять. Но за
всю охоту стрелок, как казалось Биму <мазал>, как слепой. Очень
недоволен был пес, когда хозяин и вовсе не выстрелил в одного из
вальдшнепов. Зато самого последнего он свалил чисто.

Домой они возвратились уже затемно, усталые и оба добрые,
ласковые друг к другу. Бим, например, не пожелал ночевать на
своем лежаке, а стащил оттуда подстилку, приволок ее к кровати
Ивана Иваныча и улегся рядом с ним, на полу. В этом был смысл:
его нельзя прогнать на место, потому что <место> он принес с со-
бой. Иван Иваныч потрогал его за ухо. потрепал по холке. Друж-
ба, казалось, будет вечной.

Ночью же Иван Иваныч почему-то-стонал тихонько, вставал,
глотал таблетки и снова ложился. Бим сначала настороженно
прислушивался, присматривался к другу, потом встал и лизнул
вытянутую с кровати руку.

- Осколок... Осколок, Бимка... ползет. Плохо, мальчик,-
сказал Иван Иваныч. держа руку у сердца.

Слово <плохо> Бим знал отлично и уже давно. И вот уже не-
сколько раз он слышал слово <осколок>, он его не понимал, но
собачьим нутром догадывался, что оно тревожное, плохое слово.
жуткое.

Но все обошлось: утром, после прогулки, Иван Иваныч сел за
стол, как и обычно, положил перед собой белый лист и зашептал
по нему палочкой.

ЗАПИСКИ ХОЗЯИНА

Вчера был счастливый день. Все - как надо: осень, солнце.
желтый лес, изящная работа Бима. А все-таки какой-то осадок на
душе. Отчего бы?

В автобусе Бим явно заметил, как я вздохнул, и явно же не
понял меня. Пес вовсе не может представить, что я дал взятку
шоферу. Собаке-наплевать на это. А мне? Какая разница-
рубль я дал за малое <дело>, или двадцать - за большое, или
тысячу - за крупное? Все равно стыдно. Словно продаешь свою
совесть по мелочам. Конечно, Бим стоит несравненно ниже чело-
века, поэтому никогда и не догадается об этом.

Не понять того Биму, что бумажки эти и совесть иногда нахо-
дятся в прямой зависимости. Но какой же я чудак! Нельзя же
требовать от собаки больше того, что она может: очеловечивать
собаку нельзя.

И еще: мне жаль стало убивать дичь. Это, наверное, старость.
Так хорошо было вокруг, и вдруг мертвая птица... Я не вегетари-
анец и не ханжа, описывающий страдания убитых животных и
уписывающий с удовольствием их мясо, но до конца дней ставлю
себе условие: одного-двух вальдшнепов за охоту, не больше. Если
ни одного - еще бы лучше, но тогда Бим загибнет как охотничья
собака, а я вынужден буду купить птицу, которую для меня убь-
ет кто-то другой. Нет уж, увольте от такого... А к кому, собствен-
но, я обращаюсь? Впрочем, к самому себе: раздвоение личности и
длительном одиночестве в какой-то степени неизбежно. Веками от
этого спасала человека собака.

Откуда же все-таки осадок от вчерашнего? И только ли от
вчерашнего? Не пропустил ли я какую-то мысль?.. Итак. вчераш-
ний день: стремление к счастью - и желтый рубль; желтый лес -
и убитая птица. Что это: уж не сделка ли со своей совестью?

Стоп! Вот какая мысль ускользнула вчера: не сделка, а укор
совести и боль за всех, убивающих бесполезно, когда человек те-
ряет человечность. Из прошлого, из воспоминаний о прошлом,
идет и все более растет во мне жалость к птицам и животным.

Я вспоминаю.

Была установка руководства Общества охотников об уничто-
жении сорок как вредных птиц, и это обосновывалось якобы на-
блюдениями биологов, И все охотники убивали сорок со спокой-
ной совестью. Была такая установка и о ястребиных птицах. Их
тоже убивали. И о волках. Этих уничтожили почти начисто. За
волка платили премию в триста рублей (старыми деньгами), а за
лапки сороки или коршуна, представленные в Общество охотни-
ков,-то ли пять копеек, то ли пятьдесят-не помню.

Но вдруг, в новой установке, коршун и сорока объявлены по-
лезными птицами, не врагами птиц: уничтожать их запрещено.
Строжайший приказ к уничтожению сменился строжайшим нака-
зом к запрещению.

Осталась теперь единственная птица, подлежащая уничтоже-
нию, объявленная вне закона,-серая ворона. Она якобы разо-
ряет птичьи гнезда (в чем, впрочем, обвинялась безапелляцион-
но и сорока). Зато никто не отвечает за отравление ядохимиката-
ми птиц степных и лесостепных районов. Спасая леса и поля от
вредителей, мы уничтожали птиц, а уничтожая их, губили... леса.
Неужели виноватой оказалась серая ворона, извечный санитар и
спутник человеческого общества?

Вали на серую ворону!-самое верное, элементарное оправ-
дание виновных в смерти птиц.

Длительные эксперименты со смертью-ужасно. Уже восста-
ют против этого честные ученые-биологи и охотники, уже борьба
за охрану птиц и лесов идет в международном масштабе.

Поднял ли я в свое время голос против экспериментов со
смертью? Нет. И это - укор и моей совести. Как бледно и немощ-
но прозвучал бы мой голос теперь, если бы я сказал задним чис-
лом так:

Спасите серую ворону - отличного санитара местожительства
людей, спасите ее от истребления, ибо она помогает очищать от
нечистот местность вокруг нас так же, как сатирик очищает об-
щество от духовных нечистот, спасите серую ворону за это самое;
пусть она немножко воровка птичьих яиц, но на то и серая воро-
на, чтобы птицы умели строить гнезда; спасите эту колготную
насмешницу, единственную птицу, обладающую наглостью наив-
ности настолько, что она в глаза человеку может так и ляпнуть
с дерева: <Ка-ар-р!> (Уходи, дурак!) А только вы отошли, сле-
тит вниз и, насмешливо покрякивая, примется вновь уплетать
тухлый кусок мяса, который ни одна собака в рот не возьмет:
спасите серую ворону - сатирика птичьего мира! Не бойтесь ее!
Посмотрите, как маленькие ласточки дружно клюют ее и прого-
няют оттуда, где и без нее чистота, а она улетает от них, ехид-
ненько покаркнваи. туда, где пахнет тухлым. Спасите серую во-
рону!

Действительно, получилось бы и немощно и бездоказательно.
Но так пусть и остается такое в этой тетрадке о Биме. Сейчас
прямо и напишу на обложке: <Б и м>. Здесь все будет только для
самого себя. Ведь записки я начал ради спасения чести Бима, ви-
новного в своем рождении, но они разрастаются все больше, и
уже обо всем том, что связано не только с Бимом, но и со мной.
Никто их, видимо, не напечатает, да и кому интересно читать
<о собаке, о себе>? Никому. Так и хочется написать слозами Коль-
цова:

Пишу не для мгновенной славы:
Для развлеченья, для забавы,
Для милых искренних друзей,
Для памяти минувших дней.

...А Бим лежит и днем - наработался, дружище, нахватался
целительных запахов желтого леса.

Ах, желтый лес, желтый лес! Вот вам и кусочек счастья, вот
вам и место для раздумий. В осеннем солнечном лесу человек
становится чище.

____________
 

Глава5
НА ОБЛАВЕ В ВОЛЧЬЕМ ЯРУ

В один из осенних дней к Ивану Ивакычу зашел человек, от
которого пахло ружьем и собакой. Хотя он не был в охотничьих
доспехах и одет обыкновенно, как все малоинтересные люди, но
Бим уловил в нем и тонкий запах леса, и следы ружья на ладо-
нях, и ароматный дух осеннего листа от ботинок. Конечно же
Бим обо всем этом сказал, обнюхивая гостя, бросая взгляды на
хозяина и энергично работая хвостом. Видел он его впервые, а
вот сразу же признал товарищем без никаких сомнений и колеба-
ний.

Гцсть знал собачий язык, потому и сказал ласково:
- Признал, признал. Молодец, хорошо, хорошо.- Потрепал
по голове и сказал уверенно и четко: - Сидеть!

Бим исполнил приказание-сел, в нетерпении перебирая ла-
пами. И слушал, и смотрел неотрывно.

Хозяин и гость пожали руки, встретившись добрыми-добрыми
глазами.

<Отлично!>-сказал Бим, взвигнув.

- Умный пес,-сказал гость, бросив взгляд на Бима.
- Хороший Бим, лучше не надо- подтвердил Иван Иваныч.

Вот так они поговорили втроем немного, и гость-охотник до-
стал из кармана бумагу, разложил ее, стал водить по ней паль-
цем и говорить:

- Вот тут... тут, в самой гущине Волчьего яра. Сам под-
вывал. Пятеро откликнулись: три прибылых, два матерых. Одно-
го перевидел. Ну и во-олк!

Бим знал слова хозяина на поиске:  <тут-тут, тут-тут>. И на-
сторожился. Но когда было сказано <во-олк!>, он расширил гла-
за: это тот жуткий запах лесной собаки, запах, которого испу-
гался когда-то Бим, запах, о котором хозяин тогда устрашаю-
ще повторял, показывая след: <Волк! Это волк, Бим>. Вот те-
перь и охотник сказал тоже так: <Ну и во-олк!>

Гость ушел, попрощавшись и с Бимом.

Иван Иваныч сел заряжать патроны, закладывая крупные го-
рошины свинца и пересыпая их картофельной мукой для кучно-
сти заряда.

Ночью Бим спал беспокойно.

А задолго до рассвета они вышли с ружьем на улицу и стали
на лугу. Вскоре подъехал большой автомобиль, загруженный
охотниками. Они сидели в крытом кузове на скамейках, сидели
тихо и торжественно. Иван Иваныч сначала подсадил Бима, по-
том и сам влез в шалаш. Вчерашний охотник сказал Ивану Ива-
нычу:
- Э-э, нет! Зачем же Бима с собой!

- Собак не должно быть на облаве. Снять!- строго сказал
кто-то.-Голос подаст-и пропала облава.

- Бим не подаст голоса,- будто оправдываясь, говорил Иван
Иваныч.- Не гончак же он.

Ему возражали одновременно несколько человек, но кончилось
тем, что вчерашний гость сказал:

- Ладно. С Бимбм поставлю в запасную. Есть место. Иван
Иваныч: было так, что волк прорывался там через флажки, по
протоке.

Бим догадался, что его не хотят брать. Он тоже уговаривал
соседей, но в темноте этого никто не понял. И все же автомобиль
тронулся.

Уже солнце взошло, когда остановились у кордона знакомого
лесника. Вышли все тихо, без единого слова, как и Бим. Потом
долго шли гуськом вдоль опушки. Никто не курил, не кашлял.
не стукнул даже сапогом о сапог, ступая по-собачьи: тут все зна-
ли-куда, кто и зачем. Не знал только один Бим, но он тоже
шел тенью след в след за хозяином. Тот на ходу притронулся к
уху Бима: хорошо, дескать, хорошо, Бим.

Впереди всех, главным, шел вчерашний гость-охотник. И вот
он поднял руку - все остановились. Трое передних ушли в лес
еще тише, по-кошачьи,- и вскоре вернулись. Теперь Главный под-
нял вверх фуражку и отмахнул ею вперед. По этому знаку поло-
вина охотников пошла за ним. в том числе, позади прочих, Иван
Иваныч и Бим. Так что Бим шел последним: тише его никто не
мог передвигаться, но, несмотря на это, Иван Иваныч взял его на
поводок.

По безмолвной команде Главного первый, идущий за ним.
стал за куст и замер. Вскоре так же замер у дубняка второй,
потом третий и так поодиночке все заняли свои номера. Остались
около Главного Иван Иваныч и Бим. Они шли еще осторожнее,
чем раньше. Теперь Бим увидел, что сбоку их пути протянут
шнур, а на нем не шевелясь висели куски материи, похожей на
огонь. Но наконец Главный поставил и их вдвоем, а сам ушел
назад.

Бим чутким ухом все-таки слышал его шаги, хотя людям ка-
залось, что их никто не слышит. Бим уловил, что Главный про-
вел и остальных охотников, но так далеко, что, по мере удале-
ния, даже Бим уже не различал шороха.

И наступила тишина. Настороженная, тревожная тишина ле-
са. Бим это чувствовал и по тому, как хозяин замер, как у него
дрогнуло колено, как он беззвучно открыл ружье, вложил патро-
ны, закрыл и снова застыл в напряжении.

Они стояли под прикрытием куста орешника сбоку промои-
ны, заросшей густым терником. А кругом был могучий дубовый
лес, суровый сейчас, молчаливый. Каждое дерево-богатырь! А
между ними густой подлесок еще сильнее подчеркивал необык-
новенную мощь вековечного леса.

Бим превратился в сгусток внимания: он сидел недвижно и
ловил запахи, но пока ничего особенного не примечал, так как
воздух неподвижен. И от этого Биму было неспокойно. Когда
есть хоть малый ветерок, он всегда знал. что там, впереди, он
читал по струям, как по строкам, а в безветрие, да еще в таком
лесу,-попробуй-ка быть спокойным, когда к тому же его доб-
рый друг стоит рядом и волнуется.

И вдруг началось.

Сигнальный выстрел разорвал тишину на большие куски: эхо
пророкотало то там, то тут, то где-то вдали. А вслед, как бы в
тон лесному рокоту, далеко-далеко голос Главного:
- Поше-е-ел! О-го-го-го-го-го-о-о!

Иван Иваныч наклонился к уху Бима и еле слышно прошеп-
тал:
- Лежать!

Бим лег. И дрожал.

- О-го-го-го-о-о!-ревели там охотники-загонщики.

Тишина теперь рассыпалась на голоса, незнакомые, неисто-
вые, дикие. Застучали палками о деревья, затрещала трещотка.
как сто сорок перед, погибелью. Цепь загонщиков приближалась
с криком, гомоном и выстрелами вверх.

И вот... Бим зачуял знакомый с юности запах: волк! Он при-
жался к ноге хозяина, чуть-чуть - совсем чуть-чуть! - привстал
на лапы и вытянул хвост. Иван Иваныч все понял.

Они увидели оба: вдоль флажков, вне выстрела, показался
волк. Шел он широкими махами, голову опустил, хвост висел
поленом. И тут же зверь скрылся. Сразу же, почти тотчас, раз-
дался выстрел в цепи, за ним - второй.

Лес рокотал. Лес почти озлобленно встревожился.

Еще выстрел на номере. Это уже совсем близко. А крики, все
ближе, ближе и ближе.

Волк, огромный старый волк появился неожиданно. Он при-
шел промоиной, скрытый терником, а завидев флажки, резко ос-
тановился, будто на что-то напоролся. Но здесь, над промоиной,
флажки висели выше. чем на всей линии, втрое выше роста зве-
ря. А гомон людей настигал вплотную. Волк как-то не очень ре-
шительно и даже вяло прошел под флажками и оказался в пят-
надцати метрах от Ивана Иваныча и Бима. Вот он сделал не-
сколько махов, по за это время человек и собака успели рас-
смотреть, что он был ранен: пятно крови расплылось на боку, рот
окаймлен пеной с красноватым налетом.

Иван Иваныч выстрелил.

Волк, подпрыгнув на всех четырех ногах, резко, всем корпу-
сом, не поворачивая шеи, обернулся на выстрел и... стал. Широ-
кий мощный лоб, налитые кровью глаза, оскаленные зубы, крас-
новатая пена... И все-таки он не был жалок. Он был красив, этот
вольный дикарь. О нет, он не был трусом, он не хотел падать и
сейчас, гордый зверь, но... рухнул-таки плашмя, медленно пере-
бирая лапами. Потом замер, присмирел, успокоился.

Бим не смог вынести всего этого. Он вскочил и встал на стой-
ку. Но что это была за стойка! Шерсть на спине взъерошилась,
на холке она почти стояла торчком, а хвост зажат между ног:
озлобленно-трусливая, безобразная стойка на своего брата, на
гордого царя собак, уже мертвого и потому безопасного, но
страшного духом своим и кровью своей страшного. Бим ненави-
дел брата своего. Бим верил человеку, волк не верил. Бим боял-
ся брата, волк не боялся его даже смертельно раненный.

...А крики уже приблизились вплотную. Еще был один вы-
стрел. И еще дублет. Видимо, какой-то опытный волк шел сов-
сем близко от цепи и, возможно, прорвался через нее в самый
последний момент, когда люди уже потеряли бдительность и уже
сходились друг с другом. Наконец появился из подлеска Глав-
ный, подошел к Ивану Изанычу и сказал, глядя на Бима:

- Ух ты! И на собаку не похож: зверь зверем. А два прорва-
лись все-таки, ушли. Один раненый.

Иван Иваныч гладил Бима, ласкал, уговаривал, но тот хотя
и уложил шерсть на спине, однако все еще крутился на месте.
часто-часто дышал, высунув язык, и отворачивался от людей.
Когда же оба охотника направились к трупу волка, Бим не по-
шел за ними, а, наоборот, нарушив все правила, волоча за собой
поводок, отошел метров на тридцать подальше, лег, положил го-
лову на желтые листья и дрожал как в лихорадке. Вернувшись к
нему, Иван Ивачыч заметил, что белки глаз у Бима кроваво-крас-
ные. Зверь!

- Ах, Бимка, Бимка. Плохо тебе? Конечно, плохо. Так надо,
мальчик. Надо.

- Учти, Иван Иваныч,-сказал Главный,-легавую собаку
можно и загубить волком-леса будет бояться. Собака-раб,
волк - зверь свободный.

- Так-то оно так, но Биму уже четыре года - собака взрос-
лая, лесом не испугаешь. Зато в лесу, где волки, он уже не отой-
дет от тебя: наткнется на след и скажет-<Волки!>.

- И правда ведь: волки берут легавых, как малых цыплят.
А этого теперь вряд возьмет: от ноги твоей не отойдет, если за-
чует.

- Вот видишь!  Только до года не надо пугать зверем. А
так - что ж поделаешь!- пусть переживет.

Иван Иваныч увел Бима. а Главный остался у волка, поджи-
дая загонщиков.

Когда собрались на кордоне все охотники, выпили по чарке
и загомонили, веселые и возбужденные. Бим отчужденно и оди-
ноко лежал под плетнем, свернувшись калачиком, суровый, крас-
ноглазый, пораженный и зараженный волчьим духом. Ах, если
оы Бим мог знать, что судьба еще раз забросит его в этот же
самый лес!

К нему подошел лесник, хозяин кордона, присел на корточки,
погладил по спине:
- Хороший пес, хороший. Умный пес. За всю облаву не гавк-
нул и не завыл,

Тут все любили собак.

Но когда охотники уселись в автомобиль и Иван Иваныч под-
садил туда Бима, тот кошкой выпрыгнул на землю, ощетинив-
шись и скуля: он не желал быть вместе с тремя мертвыми вол-
ками.

- Ого!- сказал Главный.- Этот теперь не пропадет.

Незнакомый тучный охотник недовольно вышел из кабины и
грузно полез в кузов, а Иьан Иваныч с Бимом сели в кабину.

* * *

После было не так уж много охот на вальдшнепа, но Бим ра-
ботал отлично, как и всегда. Однако стоило ему причуять след
полка - он прекращал охоту: прижимался к ноге хозяина и -
ни шагу. Так он четко выражал слово <волк>. И это было хоро-
шо. А после облавы он еще больше стал любить Ивана Иваныча
и верить в его силу. Верил Бим в доброту человека. Великое
благо - верить. И любить. Собака без такой веры - уже не со-
бака, а вольный волк или (что хуже) бродячий пес. Из этих двух
возможностей выбирает каждая собака, если она перестала ве-
рить хозяину и ушла от него или если ее выгнали. Но горе той
собаке, которая потеряет любимого друга-человека, будет его ис-
кать, ждать. Она тогда уже не сможет быть ни вольным волком.
ни обыкновенным бродячим псом, а останется той же собакой.
преданной и верной потерянному другу, но одинокой до конца
жизни.

Я не буду, дорогой читатель, рассказывать ни одной из мно-
жества достоверных историй о такой преданности в течение мно-
гих лет и до конца собачьей жизни. Я расскажу только об од-
ном Биме с черным ухом.

_________

Глава 6
ПРОЩАНИЕ С ДРУГОМ

Как-то после охоты Иван Иваныч пришел домой, накормил
Бима и лег в постель, не поужинав и не выключив свет. В тот
день Бим здорово наработался, потому быстро уснул и ничего не
слышал Но в последующие дни и Бим стал замечать, что хозя-
ин все чаще ложится и днем, о чем-то печалится, иногда внезап-
но охнет от боли. Больше недели Бим гулял один ,неподолгу-
по надобности. Потом Иван Иваныч слег, он еле-еле доходил до
двери, чтобы выпустить или впустить Бима. Однaжды он просто-
нал в постели как-то особенно тоскливо. Бим подошел, сел у
кровати, внимательно посмотрел в лицо друга, затем положил
голову на вытянутую его руку. Он увидел, какое стало у хозяи-
на лицо: бледное-бледное, под глазами темные каемки, небритый
подбородок заострился. Иван Иваныч повернул голову к Биму и
тихо, ослабевшим голосом сказал:

- Ну? Что будем делать, мальчик?.. Худо мне, Бим, плохо.
Осколок... подполз под сердце. Плохо, Бим.

Голос его был таким необычным, что Бим заволновался. Он
заходил по комнате, то и дело царапаясь в дверь, как бы эовя:
<Вставай, дескать, пойдем, пойдем>. А Иван Иваныч боялся по-
шевелиться. Бим снова сел около него и проскулил тихонько.

-Что же, Бимка, давай попробуем, еле выговорил Иван
Иваныч и осторожно привстал.

Oн немного посидел на кровати, затем стaл на ноги и, опи-
раясь одной рукой о стену, другую держа у сердца, тихо пере-
ступал к двери. Бим шел рядом с ним, не спуская взгляда с дру-
га, и ни разу, ни разу не вильнул хвостом. Он будто хотел ска-
зать: ну, вот и хорошо. Пошли, пошли потихоньку, пошли.

На лестничной площадке Изан Иваныч позвонил в соседнюю
дверь, а когда появилась девочка, Люся, он что-то ей сказал.
Та убежала к себе в комнату и вернулась со старушкой, Степа-
новной. Как только Иван Иваныч сказал ей то же caмoe слово
<осколок>, она засуетилась, взяла его под руку и повела обрат-
но.

- Вам надо лежать. Иван Иваныч. Лежать. Вот так,- за-
ключила она, когда тот вновь лег на спину.-Только лежать.-
Она взяла со стола ключи и быстро ушла, почти побежала, засе-
менив по-старушечьи.

Конечно. Бим воспринял слово <лежать>, повторенное триж-
ды, так, будто оно относится и к нему. Он лег рядом с кроватью,
не спуская взора с двери: горестное состояние хозяина, волнение
Степановны и то, что она взяла со стола ключи,- все это пере-
далось Биму, и он находился в тревожном ожидании.

Вскоре он услышал: ключ вставили в скважину, замок щелк-
нул, дверь открылась, в прихожей заговорили. Затем вошла Сте-
гановна, а за нею трое чужих в белых халатах-две женщины и
мужчина. От них пахло не так, как от других людей, а скорее тем
ящичком, что висит на стене, который хозяин открывал только
тогда, когда говорил: <Худо мне, Бим, худо, плохо>.

Мужчина решительно шагнул к кровати, но...

Бим бросился на него зверем, упер ему в грудь лапы и дваж-
ды гавкнул изо всей силы,

<Вон! Вон!> - прокричал Бим.

Мужчина отпрянул, оттолкнув Бима, женщины выскочили в
прихожую, а Бим сел у кровати, дрожал всем телом и, видно,
был готов скорее отдать жизнь, чем подпустить неведомых людей
к другу в такую трудную для него минуту.

Врач, стоя в дверях, сказал:
- Ну и собака! Что же делать?

Тогда Иваy Иваныч позвал Бима жестом поближе, погладил
по голове, чуть повернувшись. А Бим прижался к другу лопаткой
и лизал ему шею, лицо, руки...

- Подойдите,- тихо произнес Иван Иваныч, глядя на врача.
Тот подошел.
- Дайте мне руку.
Тот подал.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте,- сказал врач.

Бим прикоснулся носом к руке врача, что и означало на со-
бачьем языке: <Что ж поделаешь!> Так тому быть: друг моего
друга - мне друг>.

Внесли носилки. Положили на них Ивана Иваныча. Он прого-
ворил:

- Степановна... присмотрите за Бимом, дорогая. Выпускайте
утром. Он сам приходит скоро... Бим будет меня ждать.- И к
Биму: - Ждать... Ждать.

Бим знал слово <ждать>: у магазина - <Сидеть, ждать>, у
рюкзака на охоте - <Сидеть, ждать>. Сейчас он привизгнул. по-
виляв хвостом, что означало: <О, мой друг вернется! Он уходит,
но скоро вернется>.

Только понял его один Иван Иваиыч, остальные не поняли -
это он увидел в глазах всех. Бим сел у носилок и положил на них
лапу. Иван Иваныч пожал ее.
- Ждать, мальчик. Ждать.

Вот этого Бим никогда не видел у своего друга, чгобы вот
так горошинами скатилась вода из глаз.

Когда унесли носилки и щелкнул замок, он лег у двери, вы-
тянул передние лапы, а голову положил на пол, вывернув ее на
сторону: так собаки ложатся, когда им больно или тоскливо; они
и умирают чаще всего в такой позе.

Но Бим не умер от тоски, как та собака-поводырь, прожив-
шая со слепым человеком много лет. Та легла около могилы хо-
зяина, отказалась от пищи, приносимой кладбищенскими добро-
хотами, а на пятый день, когда взошло солнце, она умерла. И это
быль, а не выдумка. Зная необыкновенную собачью преданность
и любовь, редко какой охотник скажет о собаке: <Издохла>, он
всегда скажет: <Умерла>.

Нет, Бим не умер. Биму сказано точно: <Ждать>. Он верит-
друг придет. Ведь сколько раз было так: скажет <Ждать>, и обя-
зательно придет.

Ждать! Вот теперь вся цель жизни Бима.

Но как тяжко было в ту ночь одному, как больно! Что-то де-
лается не так, как обычно... От халатов пахнет бедой. И Бим
затосковал.

В полночь, когда взошла луна, стало невыносимо. Рядом с
хозяином и то она всегда беспокоила Бима, эта луна: у нее глаза
есть, она смотрит этими мертвыми глазами, светит мертвым хо-
лодным светом, и Бим уходил от нее в темный угол. А теперь -
даже в дрожь бросает от ее взгляда, а хозяина нет. И вот глубо-
кой ночью он завыл, протяжно, с подголоском, завыл как перед
напастью. Он верил, что кто-то услышит, а может, быть, и сам
хозяин услышит.

Пришла Степановна.
- Ну, что ты, Бим? Что?. Ивана Иваныча нету. Ай-ай-ай,
плохо.

Бим не ответил ни взглядом, ни хвостом. Он только смотрел
на дверь. Степановна включила свет и ушла. С огнем стало лег-
че-луна отодвинулась дальше и стала меньше. Бим устроился
под самой лампочкой, спиной к луне, но вскоре снова лег перед
дверью: ждать.

Утром Степановна принесла кашу, положила ее в Бимову
миску, но он даже и не встал. Так поступала и собака-поводырь-
она не поднималась и тогда, когда приносили пищу.

- Ты смотри, сердешный какой, а? Это ж уму непостижимо.
Ну, пойди погуляй, Бим.- Она распахнула дверь.- Пойди погу-
ляй.

Бим поднял голову, внимательно посмотрел на старушку.
Слово <гулять> ему знакомо, оно означает - воля, а <Поди, поди
гулять> - полная свобода. О, Бим знал, что такое свобода: делай
все, что разрешает хозяин. Но вот его нет. а говорят: <Пойди
погуляй>. Какая же это свобода?

Степановна не умела обращаться с собаками, не знала, что
такие, как Бим, понимают человека и без слов, а те слова, что
они знают, вмещают в себе многое и, соответственно случаю, раз-
ное. Она, по простоте душевной, сказала:

- Не хочешь кашу, пойди поищи чего-нибудь. Ты и травку
любишь. Небось и на помойке что-то раскопаешь (не знала oна
по наивности, что Бим к помойкам не прикасался). Пойди по-
ищи.

Бим встал, даже встрепенулся. Что такое? <Ищи>? Что ис-
кать? <Ищи> означает: ищи спрятанный кусочек сыра, ищи дичь,
ищи потерянную или спрятанную вещь. <Ищи> - это приказ,
а что искать-Бим определяет по обстоятельствам, по ходу де-
ла. Что же сейчас искать?

Все это он сказал Степановне глазами, хвостом, вопроси-
тельным перебором передних лап, но она ничегошеньки не поня-
ла, а повторила:
- Пойди гулять. Ищи!

И Бим бросился в дверь. Молнией -проскочил ступеньки со
второго этажа, выскочил во двор. Искать, искать хозяина. Вот
что искать - больше нечего: так он понял. Вот здесь стояли но-
силки. Да, стояли. Вот уже со слабым-слабым запахом следы
людей в белых халатах. След автомобиля. Бим сделал круг, во-
шел в него (так поступила бы даже самая бездарная собака),
но опять - тот же след. Он потянул по нему, вышел на улицу
и сразу же потерял его около угла: там вся дорога пахла той же
резиной. Человеческие следы есть разные и много, а автомобиль-
ные слились все вместе и все одинаковые. Но тот, нужный ему
след пошел со двора туда, за угол, значит, и надо - туда.

Бим пробежал по одной улице, по другой, вернулся к дому.
обегал места, где они гуляли с Иваном Иванычем,- нет призна-
ков, никаких и нигде. Однажды он издали увидел клетчатую фу-
ражку, догнал того человека - нет, не он. Присмотревшись вни-
мательнее, он установил: оказывается, в клетчатых фуражках
идут многие-многие. Откуда ему было знать, что в эту осень
продавали только клетчатые фуражки, и потому они нравились
всем. Раньше он этого как-то не приметил, потому что собаки
всегда обращают внимание (и запоминают), главным образом, на
нижнюю часть одеяния человека. Это у них еще от волка, от при-
роды, от многих столетий. Так, лиса, например, если охотник стал
за густой куст, закрывающий только до пояса, не замечает че-
ловека, если он не шевелится и если ветер не доносит от него за-
паха. Так что Бим увидел неожиданно в этом какой-то отдален-
ный смысл: по вepxу искать нечего, так как головы могут быть
одинаковыми по цвету, подогнанными друг под друга.

День выдался ясный. На некоторых улицах листья пятнами
покрыли тротуары, на некоторых лежали сплошь, так что, попа-
дись хоть частичка следа хозяина, Бим ее уловил бы. Но-ниг-
де и ничего.

К середине дня Бим отчаялся. И вдруг в одном из дворов
он наткнулся на след носилок: тут они стояли. А потом струя то-
го же запаха потекла со стороны. Бим пошел по ней, как по би-
той дорожке. Пороги отдавали людьми в белых халатах. Бим
поцарапался в дверь. Ему открыла девушка, тоже в белом хала-
те, и отпрянула с испуга. По Бим приветствовал ее всеми спосо-
бами, спрашивая- <Нет ли здесь Ивана Иваныча?>

- Уйди. уйди!--закричала она и закрыла дверь. Потом при-
открыла и крикнула кому-то: - Петров! Прогони кобеля, а то
мне шеф намылит шею, начнет выпинаться: <Псарня, а не <скорая
помощь!> Гони!

От гаража подошел человек в черном халате, затопал ногами
на Бима и вовсе незлобно прокричал, как бы по обязанности и
даже с ленцой:

- Вот я тебе, тварь! Пошел! Пошел!

Никаких таких слов, как <шеф>, <псарня>, <гони>, <мылить
шею>, <выпинаться> и уж тем более <скорая помощь>, Бим не по-
нимал и даже вовсе никогда не слышал, но слова <уйди> и <по-
шел>, в сочетании с интонацией и настроением, он понял прекрас-
но. Тут Бима не обмануть. Он отбежал на некоторое расстояние
и сел, и смотрел на ту дверь. Если бы люди знали, что ищет Бим.
они ему помогли бы, хотя Ивана Иваныча сюда и не привозили,
а доставили прямо в больницу. Но что поделаешь, если собаки
понимают людей, а те не всегда понимают собак и даже друг
друга. Кстати, Биму недоступны такие глубокие мысли; непонят-
но было и то, на каком таком основании его не пропускают в
дверь, в которую он честно царапался, доверительно и прямо-
душно, и за которой, по всей вероятности, находится его друг.

Бим сидел у куста сирени с поблеклыми уже листьями до са-
мого вечера. Приезжали машины, из них выходили люди в белых
халатах и вели кого-то под руки или просто шли следом; изред-
ка выносили из автомобиля человека на носилках, тогда Бим
чуть приближался, проверял запах: нет, не он. К вечеру на соба-
ку обратили внимание и другие люди. Кто-то принес кусочек
колбасы - Бим не притронулся; кто-то хотел взять его за ошей-
ник - Бим отбежал: даже тот дядька в черном халате несколь-
ко раз проходил мимо и, остановившись, смотрел на Бима сочув-
ственно и не топал ногами. Бим сидел статуей и никому ничего
не говорил. Он ждал.

В сумерках он спохватился: вдруг хозяин-то дома? И побежал
торопливо, легким наметом.

По городу бежала красивая, с блестящей шерстью, ухожен-
ная собака - белая, с черным ухом. Любой добрый гражданин
скажет: <Ах, какая милая охотничья собака!>

Бим поцарапался в родную дверь, но она не открылась. Тог-
да он лег у порожка, свернувшись калачиком. Не хотелось ни
есть, ни пить - ничего не хотелось. Тоска.

На площадку вышла Степановна:
- Пришел, горемышный?

Бим вильнул хвостом только один раз (<Пришел>).
- Ну вот теперь и поужинай.- Она пододвинула ему миску
с утренней кашей.

Бим не притронулся.

- Так и знала: накормился сам. Умница. Спи.-И закрыла
за собой дверь.

В эту ночь Бим уже не выл. Но и не отходил от двери: ждать!

А утром снова забеспокоился. Искать, искать друга! В этом
весь смысл жизни. И когда Степановна выпустила его, он, во-
первых, сбегал к людям в белых халатах. Но на этот раз какой-
то тучный человек кричал на всех и часто повторял слово <соба-
ка>. В Бима бросали камнями, хотя и нарочито мимо, махали на
него палками и наконец больно-пребольно стегнули длинной хво-
ростинкой. Бим отбежал, сел, посидел малость и, видимо, решил:
тут его быть не может, иначе не гнали бы так жестоко. И ушел
Бим, слегка опустив голову.

По городу шел одинокий, грустный, ни за что обиженный пес
Вышел он на кипучую улицу. Людей было видимо-невидимо,
и все спешили, изредка торопливо перебрасываясь словами, тек-
ли куда-то и текли без конца. Наверняка Биму пришло в голо-
ву: <А не пройдет ли он здесь?> И без всякой логики сел в те-
ни, на углу, неподалеку от калитки, и стал следить, не пропуская
своим вниманием почти ни одного человека.

Во-первых, Бим заметил, что все люди, оказывается, пахнут
автомобильным дымом, а уж через него пробиваются другие за-
пахи разной силы.

Вот идет человек, тощий, высокий, в больших, порядком стоп-
танных ботинках, и несет в сетке картошку, такую же, какую при-
носил домой хозяин. Тощий несет картошку, а пахнет табаком.
Шагает быстренько, спешит, будто кого-то догоняет. Но это толь-
ко показалось-догоняют кого-то все. И все что-то ищут, как на
полевых испытаниях, иначе зачем и бежать по улице, забегать в
двери и выбегать и снова бежать?

- Привет, Черное ухо!- бросил Тощий на ходу.

<Здравствуй>,-угрюмо ответил Бим, двинув по земле хвос-
том, не растрачивая сосредоточенности и вглядываясь в людей

А вот за ним идет человек в комбинезоне, пахнет он так, как
пахнет стена, когда ее лизнешь (мокрая стена). Он почти весь
серо-белый. Несет длинную белую палку с бородкой на конце и
тяжелую сумку.

- Ты чего тут?-спросил он у Бима, остановившись.-Усел
ся ждать хозяина или затерялся?

<Да, ждать>,-ответил Бим. посеменив передними лапами.

- Тогда на-ка вот тебе.-Он вынул из сумки кулек, поло-
жил перед Бимом конфету и потрепал пса за черное ушко.- Ешь,
ешь. (Бим не прикоснулся). Дрессированный. Интеллигент! Из
чужой тарелки есть не будет.-И пошел дальше тихо, спокой-
ненько. не так, как все.

Кому как, а для Бима этот человек - хороший: он знает, что
такое <ждать>, он сказал <ждать>, он понял Бима.

Толстый-претолстый, с толстой палкой в руке, в толстых чер-
ных очках на носу, несет толстую папку: все-все у него толсто.
Пахнет он явно бумагами, по каким Иван Иваныч шептал палоч-
кой, и. еще, кажется, теми желтыми бумажками, какие всегда
кладут в карман. Он остановился около Бима и сказал:
- Фух! Ну и ну! Дошли: кобели на проспекте.

Из калитки появился дворник с метлой и стал рядом с Тол-
стым. А тот продолжал, обращаясь к дворнику, указывая паль-
нем на Бима:
- Видишь? На твоей небось территории?

- Факт, вижу.- И оперся на метлу, поставив ее вверх боро-
дой.

- Видишь... Ничего ты не видишь,- сказал сердито.- Даже
конфету не жрет, заелся. Как же дальше жить!?-Он злился
вовсю.

-А ты не живи,- сказал дворник и равнодушно добавил:-
Ишь как ты исхудал, бедняга.

- Оскорбляешь!- рявкнул Толстый.

Остановились трое молодых ребят и почему-то улыбались, гля-
дя то на Толстого, то на Бима.

- Чего вам смешно? Чего смешно? Я ему говорю... собака!
Тыща собак, по два-три кило мяса каждой-две-три тонны к
день. Соображаете, сколько получится?

Один из ребят возразил:
- Три кило и верблюд не съест.

Дворник невозмутимо внес поправку:
- Верблюды мясо не едять.-Неожиданно он  перехватил
метлу поперек палки и так-то сильно замахал ею по асфальту
перед ногами Толстого.-Посторонись, гражданин Ну? Я чего
сказал, дубова твоя голова!

Толстый ушел, отплевываясь Те трое ребят тоже пошли своей
дорогой, посмеиваясь. Дворник тут же и перестал мести. Он по-
гладил Бима по спине, постоял немного и сказал:
- Сиди, жди. Придет.-И ушел в.калитку.

Из всей этой перепалки Бим не только понял - <мясо>, <со-
бака>, возможно, <кобели>, но слышал интонацию голосов и,
главное, все видел, а этого уже достаточно для того, чтобы ум-
ной собаке догадаться: Толстому-плохо жить, дворнику-хо-
рошо: один - злой, другой - добрый. Кому уж лучше знать, как
не Биму, что ни свет ни заря на улицах живут только дворники
и что они уважают собак. То, что дворник прогнал Толстого, Би-
му даже отчасти понравилось. А в общем-то эта случайная пустя-
ковая история только отвлекла Бима, хотя, может быть, оказа-
лась полезной в том смысле, что он начинал смутно догадывать-
ся: люди все разные, они могут быть и хорошими, и плохими.
Ну что ж: и то польза, скажем мы со стороны. Но пока для Би-
ма это было совершенно неважно - не до того: он смотрел и
смотрел на проходящих.

От некоторых женщин пахло остро и невыносимо, как от лан-
дышей, пахло теми беленькими цветами, что ошарашивают нюх и
возле которых Бим становился бесчутым: в таких случаях Бим
отворачивался и несколько секунд не дышал-ему не нравилось.
У большинства женщин губы были такого же цвета, как флажки
на волчьей облаве: Биму такой цвет тоже не нравился, как и
всем животным, а собакам и быкам в особенности. Почти все
женщины чего-нибудь несли в руках. Бим приметил, что мужчи-
ны с поноской попадаются реже, а женщины - часто.

...А Ивана Иваныча все нeт и нет. Друг ты мой, где же ты?..

Люди текли и текли. Тоска Бима как-то немножко забылась,
рассеялась среди людей, и он еще внимательней вглядывался
вперед-не идет ли он. Сегодня Бим будет ждать здесь. Ждать!

Около него остановился человек с мясистыми обвислыми гу-
бами, крупно-морщинистый, курносый, с глазами навыкате, и
вскричал:

- Безобразие! (Люди стали останавливаться). Кругом грипп.
эпидемия, рак желудка, а тут что?- тыкал он всей ладонью и
Бима.-Тут среди массы народа, в гуще тружеников, сидит жи-
вая зараза!

- Не каждая собака-зараза. Смотрите, какой он милый
пес,- возразила девушка.

Курносый сверил ее взглядом сверху вниз и обратно и отвер-
нулся, возмущаясь:

- Какая дикость! Какая в вас дикость, гражданочка.

И вот... Эх, если бы Бим был человеком! Вот подошла та са-
мая Тетка, <советская женщина> - та клеветница. Бим сначала
испугался, но потом, взъерошив шерсть на xолке, принял оборо-
нительную позицию. А Тетка затараторила, обращаясь ко всем,
стоящим полукругом в некоторoм отдалении от Бима.

- Дикость и есть дикость! Она же меня укусила. У-ку-си-и-
ла!- И показывала всем руку.

- Где укусила?-спросил юноша с портфельчиком.-Пока-
жите.

- Ты мне еще, щенок!-Да и спрятала руку.

Все, кроме Курносого, рассмеялись.
- Воспитали тебя в институте, чертенка, вот уж воспитали,
гаденыш,- набросилась она на студента.- Ты мне, советской
женщине, и не веришь? Да как же ты дальше-то будешь? Куда
же мы идем, дорогие граждане? Или уж у нас советской вла-
сти нету?

Юноша покраснел и вспылил:
- Если бы вы знали, как выглядите со стороны, то позави-
довали бы этой собаке.- Он шагнул к Тетке и крикнул: - Кто
дал вам право оскорблять?

Хотя Бим не понял слов, но выдержать больше не смог: он
прыгнул в сторону Тетки, гавкнул изо всей силы и уперся всеми
четырьмя лапами, сдерживаясь от дальнейших поступков (за
последствия он уже не ручался). Интеллигент! Но все-таки-со-
бака.

Тетка завопила истошно:
- Мили-иция! Мили-иция!'

Где-то засвистел свисток, кто-то, подходя, крикнул:
- Пройдемте, гр-раждане! Пройдемте по своим делам!-Это
был милиционер (Бим даже повилял чуть хвостом, несмотря на
возбуждение).-Кто кричал?!  Вы?-обратился  милиционер к
Тетке.

- Она,- подтвердил юноша-студент.
Вмешался Курносый:

- Куда вы смотрите! Чем занимаетесь?-запилил он мили-
ционера.-Собаки, собаки-на проспекте областного города!

- Собаки!-кричала Тетка.

- И такие вот дикие питекантропусы!- кричал и студент.

- Он меня оскорбил!- почти рыдала Тетка.

- Граждане, р-разойдись. А вы, вы, да и вы, пройдемте в
милицию,- указал он Тетке, юноше и Курносому.

- А собака? - взвизгнула Тетка.- Честных людей - в ми-
лицию, а собаку...

- Не пойду,-отрубил юноша.

Подошел второй милиционер:
- Что тут?

Человек в галстуке и шляпе резонно и с достоинством разъ-
яснил:

- Да вон. энтот студентишка. не хочеть в милицию, не подчи-
няется. Энти вон, обоя, хотять, а энтот не хочеть. Неподчинение.
А это не положено. Ведуть-должен иттить. Мало бы чего...-
Н он, отвернувшись от всех прочих, поковырял в собственном
уxe большим пальцем, как бы расширяя слуховое отверстие. Яв-
но это был жест убежденности, уверенности в прочности мыслей
и безусловного превосходства перед присутствующими-даже
перед милиционерами.

Оба милиционера переглянулись и все же увели студента с
собой. Следом за ними потопали Курносый и Тетка. Люди разо-
шлись, уже не обращая внимания на собаку, кроме той милой де-
вушки. Она подошла к Биму, погладила его, но тоже пошла за
милиционерами. Сама пошла, как установил Бим. Он посмотрел
ей вслед, потоптался на месте, да и побежал, догнал ее и пошел
рядышком.

Человек и собака шли в милицию.

- Кого же ты ждал. Черное ухо?- спросила она, остановив-
шись.
Бим уныло присел, опустив голову.
- И подвело у тебя живот, милый. Я тебя накормлю, подо-
жди, накормлю, Черное ухо.

Вот уже несколько раз называли Бима <Черное ухо>. И хо-
зяин когда-то говорил:' <Эх, ты. Черное ухо!> Давно-давно он
так произнес, еще в детстве. <Где же мой друг?>-думал Бим.
И пошел опять же с девушкой в печали и унынии.

В милицию они вошли вместе. Там кричала Тетка, рыкал Кур-
носый дядька; понурив голову, молчал студент, а за столом сидел
милиционер, незнакомый, и явно недружелюбно посматривал на
всех троих.
Девушка сказала:

- Привела виновника.-И указала на Бима.-Милейшее жи-
вотное. Я все видела и слышала там с самого начала. Этот па-
рень,-она кивнула на студента,-ни в чем не виноват.

Рассказывала она спокойно, то указывая на Бима, то на ко-
го-нибудь из тех трех. Ее пытались перебить, но милиционер
строго останавливал и Тетку, и Курносого. Он явно дружелюбно
относился к девушке. В заключение она спросила шутя:

- Правильно я говорю, Черное ухо?-А обратившись к ми-
лиционеру, еще добавила:-Меня зовут Даша.-Потом к Би-
му: - Я Даша. Понял?

Бнм всем существом показал, что он ее уважает.
- А ну, пойди ко мне, Черное ухо. Ко мне!-позвал ми-
лиционер.

О, Бим знал это слово: <ко мне>. Точно знал. И подошел.
Тот пошлепал по шее легонько, взял за ошейник, рассмотрел
номерок и записал что-то. А Биму приказал:
- Лежать!

Бим лег, как и полагается: задние ноги под себя, передние
вытянуты вперед, голова-глаза в глаза с собеседником и чуть
набочок.

Теперь милиционер спрашивал в телефонную трубку:
- Союз охотников?

<Охота!>-вздрогнул Бим. <Охота!> Что же это значит здесь-
то?

- Союз охотников? Из милиции. Номер двадцать четыре по-
смотрите. Сеттер... Как так нету? Не может быть. Собака хо-
рошая, дрессированная... В горсовет? Хорошо.-Положил труб-
ку и еще раз взял, что-то спрашивал и стал записывать, повторяя
вслух:-Сеттер... с внешними наследственными дефектами, сви-
детельства о родословной нет, владелец Иван Иванович Ива-
нов, улица Проезжая, сорок один. Спасибо.-Теперь он обратил-
ся к девушке:-Вы, Даша, молодец. Хозяин нашелся.

Бим запрыгал, ткнул носом в колено милиционера, лизнул
руку Даше и смотрел ей в глаза, прямо в глаза, так, как могут
смотреть только умные и ласковые доверчивые собаки. Он ведь
понял, что говорили про Ивана Иваныча, про его друга, про его
брата, про его бога, как сказал бы человек в таком случае. И
вздрагивал от волнения.

Милиционер строго буркнул Тетке и Курносому:
- Идите. До свидания.
Дядька начал пилить дежурного:

- И это - все? Какой же у нас будет порядок после такого?
Распустили!

- Идите, идите, дед. До свидания. Отдыхайте.

- Какой я тебе <дед>? Я тебе-отец, папаша. Даже нежное
обращение позабывали, с-сукины сыны. А хотите вот таких,-
ткнул он в студента,- воспитывать, по головке гладить, по го-
ловке. А он вас - подождите!- гав! И скушает.- Гавкнул дей-
ствительно по-собачьи, натурально.

Бим, конечно, ответил тем же.

Дежурный рассмеялся:
- Смотрите-ка, папаша, собака-то понимает, сочувствует.

А Тетка, вздрогнув от двойного лая человека и собаки, пя-
тилась от Бима к двери и кричала:

- Это он на меня, на меня! И в милиции - никакой защиты
советской женщине!

Они ушли все-таки.

- А меня что-задержите?-угрюмо спросил студент.

- Подчиняться надо, дорогой. Раз приглашают -обязан
идти. Так положено.

- Положено? Ничего такого не положено, чтобы трезвого
вести в милицию под руки, как вора. Тетке этой надо бы пят-
надцать суток, а вы... Эх, вы!-И ушел, пошевелив Биму ухо.

Теперь Бим уже совсем ничего не понимал: плохие люди руга-
ют милиционера, хорошие тоже ругают, а милиционер терпит да
еще посмеивается: тут, видимо, и умной собаке не разобраться.

- Сами отведете?-спросил дежурный у Даши.
- Сама. Домой. Черное ухо, домой.

Бим теперь шел впереди, оглядываясь на Дашу и поджидая:
он отлично знал слово <домой> и вел ее именно домой. Люди-то
не сообразили, что он и сам пришел бы в квартиру, им казалось,
что он малоумный пес: только Даша все поняла, одна Даша -
вот эта белокурая девушка, с большими задумчивыми и теплы-
ми глазами, которым Бим поверил с первого взгляда. И он при-
вел ее к своей двери. Она позвонила - ответа не было. Еще раз
позвонила, теперь к соседям. Вышла Степановна. Бим ее привет-
ствовал: он явно был веселее, чем вчера, он говорил: <Пришла
Даша. Я привел Дашу>: (Иными словами нельзя объяснить взгля-
ды Бима на Степановну и на Дашу попеременно).

Женщины разговаривали тихо, при этом произносили <Иван
Иваныч> и <осколок>, затем Степановна открыла дверь. Бим при-
глашал Дашу: не спускал с нее глаз. Она же первым делом взя-
ла миску, понюхала кашу и сказала:

- Прокисла.-Выбросила кашу в мусорное ведро, вымыла
миску и поставила опять на пол.-Я сейчас приду. Жди, Чер-
ное ухо.

- Его зовут Бим,- поправила Степановна.

- Жди. Бим.- И Даша вышла.

Степановна села на стул. Бим сел против нее, однако погля-
дывал все время на дверь.

- А ты пес сообразительный,-заговорила Степановна. -Ос-
тался один, а видишь вот, понимаешь, кто к тебе с душой. Я вот.
Бимка, тоже... на старости лет с внучкой живу. Родители-то на-
родили, да и подались аж в Сибирь, а я воспитала. А она. внуч-
ка-то, хорошо меня любит, всем сердцем ко мне.

Степановна изливала душу сама перед собой, обращаясь к
Биму. Так иногда люди, если некому сказать, обращаются к со-
баке, к любимой лошади или кормилице корове. Собаки же вы-
дающегося ума очень хорошо отличают несчастного человека и
всегда выражают сочувствие. А тут обоюдно: Степановна явно
жалуется ему, а Бим горюет, страдает от того, что люди в белых
халатах унесли друга; ведь все неприятности дня всего лишь не-
много отвлекли боль Бима, сейчас же она вновь возникла с еще
большей силой. Он отличил в речи Степановны два знакомых
слова <хорошо> и <ко мне>, сказанных с грустной теплотой. Ко-
нечно же Бим приблизился к ней вплотную и положил голову на
колени, а Степановна приложила платок к глазам.

Даша вернулась со свертком. Бим тихо подошел, лег живо-
том на пол, положил одну лапу на ее туфлю, а голову - на дру-
гую лапу. Так он сказал: <Спасибо тебе>.

Даша достала из бумаги две котлеты, две картофелины и по-
ложила их в миску:
- Возьми.-

Бим не стал есть, хотя третьи сутки у него не было во рту ни
крохи. Даша легонько трепала его за холку и ласково говорила:
- Возьми, Бим, возьми.

Голос у Даши мягкий, душевный, тихий и, казалось, спокой-
ный; руки теплые и нежные, ласковые. Но Бим отвернулся от
котлет. Даша открыла рот Бима и втолкнула туда котлету. Бнм
подержал, подержал ее во рту, удивленно глядя на Дашу, а кот-
лета тем временем проглотилась сама. Так произошло и со вто-
рой. С картошкой - то же.

- Его надо кормить насильно,-сказала Даша Степановне.-
Он тоскует о хозяине, потому и не ест.

- Да что ты!-удивилась Степановна.-Собака сама себе
найдет. Сколько их бродит, а едят же.

- Что же делать?-спросила Даша у Бима.-Ты ведь так
пропадешь.

- Не пропадет,-уверенно сказала Степановна.-Такая ум-
ная собака не пропадет. Раз в день буду варить ему кулеш. Что
ж поделаешь? Живность.

Даша о чем-то задумалась, потом сняла ошейник.
- Пока я не принесу ошейник, не выпускайте Бима. Завтра
часам к десяти утра приду... А где же теперь Иван Иваныч?-
спросила она у Степановны.

Бим встрепенулся: о нем!

- Увезли самолетом в Москву. Операция на сердце сложная.
О с к о л о к-т о рядом.

Бим-весь внимание: <осколок>, опять <осколок>. Слово это
звучит горем. Но раз они говорят про Ивана Иваныча, значит,
он где-то должен быть. Надо искать. Искать!

Даша ушла. Степановна - тоже. Бим снова остался один ко-
ротать ночь. Теперь он нет-нет да и вздремнет, но только на не-
сколько минут, И каждый раз он видел во сне Ивана Иваныча -
дома или на охоте. И тогда он вскакивал, осматривался, ходил
по комнате, нюхал по углам, прислушивался к тишине и вновь
ложился у двери. Очень сильно болел рубец от хворостины, но
это было ничто в сравнении с большим горем и неизвестностью.
Ждать. Ждать. Стиснуть зубы и ждать.

Глава 7
ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

В это утро Бим чуть не плакал. Солнце уже выше окна, а
никто не идет. Он прислушивался к шагам жильцов подъезда,
проходивших мимо его двери с верхних этажей или поднимавших-
ся снизу. Все шаги знакомые, а его нет и нет. Наконец точно
услышал туфельки Даши. Она! Бим голосом подал о себе знать.
Его крик в переводе на человеческий язык означал: <Я тебя слы-
шу, Даша!>

- Сейчас, сейчас,- откликнулась та и позвонила Степановне.
Обе они вошли к Биму. С каждой он поздоровался, затем бро-
сился к двери, стал там, повернув голову к женщинам, и потре-
бовал, просяще повиливая хвостом: <Открывайте. Надо искать>.

Даша надела на него ошейник, на котором теперь во всю ши-
рину был прочно закреплен латунный жетон-пластинка с выгра-
вированной надписью: <Зовут его Бим. Он ждет хозяина. Хорошо
знает свой дом. Живет в квартире один. Не обижайте его, люди>.
Даша прочитала надпись Степановне.

- Какая же ты добрая душа!-всплеснула руками Степа-
новна.-Любишь, значит, собак?

Даша погладила Бима и ответила необычно:
- Муж бросил, мальчик умер... А мне тридцать лет. Жила
на квартире. Уезжаю.

- Одинокая. Ой ты, моя желанная,- запричитала Стенаноп-
на.-Да ведь это же...

Но Даша отрубила:
- Пойду.- А у двери добавила:- Пока не выпускайте Би-
ма - не убежал бы за мной.

Бим попробовал протиснуться в дверь вместе с Дашей, но она
оттеснила его и вышла со Степановной.

Не более как через час Бим заскулил, потом и завыл с тоски
в голос, так завыл, как про это говорят люди: <Хочется завыть
собакой>.

Степановна выпустила его (Даша теперь далеко):
- Ну, иди, иди. Вечером кулеша наготовлю.
Бим даже и не обратил внимания ни на ее слова, ни на ее гла-
за, а шемером скатился вниз и-во двор. Челноком просновал
по двору, вышел на улицу, чуть постоял, будто подумал, а затем
стал читать запахи, строку за строкой, не обращая внимания да-
же на те деревья, где стояли росписи собратьев и читать которые
обязана каждая уважающая себя собака.

За весь день Бим не обнаружил никаких признаков Ивана
Иваныча. А перед вечером, как бы на всякий случай, забрел в
молодой парк вновь отстроенного района города. Там четверо
мальчишек гоняли мяч. Он посидел малость, проверил окружаю-
щее, насколько хватал нос, и хотел было уходить. Но мальчик
лет двенадцати отделился от играющих, приблизился к Биму и с
любопытством смотрел на него.

- Ты чей?-спросил он, будто Бим смог бы ответить на воп-
рос.

Бим, во-первых, поздоровался: повилял хвостом, но с грустин-
кой, склонив голову сначала на одну сторону, потом на другую.
Это, кроме того, означало и вопрос: <А ты - что за человек?>

Мальчик понял, что собака ему пока не доверяет полностью,
и смело подошел, протянул руку:
- Здравствуй, Черное ухо.

Когда Бим подал лапу, мальчик крикнул:
- Ребята! Сюда, сюда!

Те подбежали, но остановились все же на отшибе.
- Смотрите, какие умные глаза!- восхищался первый маль-
чик.

- А может, он ученый?-спросил резонно пухленький кара-
пуз.-Толя, Толька, ты скажи ему чего-нибудь-поймет иль не
поймет?

Третий, более взрослый, чем остальные, авторитетно заявил:
- Ученая. Видишь, табличка на шее.

- И вовсе не ученая,-возразил худенький мальчишка.-Она
не была бы такая тощая и унылая.

Бнм в самом деле страшно похудел без Ивана Иваныча и по-
терял уже былой вид: живот подтянуло, нечесаная шерсть сваля-
лась на штанах и помутнела на лоснившейся когда-то спине. Тос-
ка и голод не красят и собаку.

Толик прикоснулся ко лбу Бима, а он осмотрел всех и выра-
зил теперь полное доверие. После этого все поочередно гладили
Бима, и он не возражал. Отношения сразу же сложились добрые,
а в атмосфере полного взаимопонимания всегда недалеко и до
сердечной дружбы. Толик вслух прочитал написанное на латун-
табличке и воскликнул:
-Он-Бим! Один живет в крартире. Ребята, он есть хочет.
А ну по домам и - сюда: тащите кто что может.

Бнм остался с Толиком, а ребятишки разбежалнсь   Теперь
мальчик сел на скамейку, а Бим лет у его ног и глубоко вздох-
нул.

- Плохо тeбe, наверно. Бнм?- спросил Толик, поглаживая
голову собаки.- Где же твой хозяин

Бим уткнулся носом в ботинок и так лежал. Вскоре появились
один за другим те ребятишки. Пухленький принес пирожок. Взрос-
лый-кусок колбасы, худенький-два блинчика. Все это они
положили перед Бимом, но он даже и не понюхал.

- Он- больной,-сказал Худенький.-Может, даже и за-
разный.-И попятился от Бима.

Пухленький зачем-то вытер руки о штанишки и тоже отошел.
Bзрослый потер колбасой нос Бима и заключил уверенно:
- Не будет. Не хочет.

- Мама говорила-все собаки заразные,-все опасался
Пухленький.- а эта и вовсе больная.

- Ну и уходи,-сердито бурккнул Толик.-Чтоб я тебя тут
не видел... <Заразная>... Зapaзныx ловят собачатники, а эта-
вон с какой табличкой.

Рассудительное дoкaзaтeльcтвo подействовало:  ребятишки
вновь окружили Бима. Толик потянул за ошейник вверх. Бим сел.
Толик завернул у него мягкую губу и увидел щелку в глубине
челюсти, где кончаются зубы; отломил кусочек колбасы и засу-
нул в эту щелку-Бим проглотил. Еще кусочек-и еще прогло-
тил. Так покончили с колбасой под общее одобрение присутст-
вующих. Все наблюдали сосредоточенно, а Пухленький с каждым
глотком Бима тоже глотал, хотя во рту ничего не было: он как
бы помогал Биму. Кусочки пирожка никак нельзя было втолк-
нуть-они рассыпались, тогда Бим наконец взял пирожок сам,
лег на живот, положил пирожок на лапы. посмотрел-посмотрел на
него и съел. Сделал он так явно из уважения к Толику. У него
такие ласковые руки и такой мягкий, даже чуть грустный, взгляд,
и так он жалеет Бима, что тот не устоял против теплоты душев-
ной. Бим и раньше относился к детям особо, а теперь он оконча-
тельно уверился, что маленькие люди все хорошие, а большие бы-
вают разные, бывают и плохие. Он, конечно, не мог знать, что
маленькие люди потом становятся большими и тоже разными, но
это-не собачье дело рассуждать, как и почему из маленьких
хороших вырастают большие плохие люди, такие, как Тетка или
Курносый. Он просто-напросто съел пирожок для Толика, и все.
А от этого ему стало легче, потому он не отказался и от блинчи-
ков. И кроме того, за неделю Бим ел всего лишь второй раз
Первым после трапезы Бима заговорил Толик:
- Попробуем узнать, что он может делать.
Худенький сказал:

- В цирке, если прыгать, кричат <Ап!>

Бим привстал и внимательно посмотрел на мальчика, будто
спрашивая: <Через что-ап?'>

Двое из них взялись за концы пояска, а Толик скомандовал:
-Бим! Ап!

Бим легко перепрыгнул через наивный барьер. Все были в
восторге. Пухленький приказал четко:
- Лежать!

Бим лег (пожалуйста, для вас-с удовольствием!).
- Сидеть,-попросил Толик (Бим сел).-Подай!-и бросил
фуражку.

Бим принес и фуражку. Толик обнял его от восхищения, а
Бим со своей стороны в долгу не остался и лизнул его прямо в
щеку.

Конечно же Биму стало куда легче с этими маленькими чело-
вечками. Но тут-то и подошел дядька, поигрывая палочкой-тро-
стью, подошел так тихо, что ребята и не заметили его, пока он не
задал вопрос:
- Чья собака?

С виду он был важный, в серой узкополой шляпе, при сером
бантике вместо галстука, в сером пиджаке, серо-белых брюках.
с короткой серой бородой, в очках. Он, не спуская глаз с Бима,
повторил:
- Так чья же собачка, дети?

В два голоса одновременно ответили Взрослый мальчик и То-
лик.

- Ничья.- сказал один наивно.

- Моя,- настороженно сказал Толик.- В эту минуту моя.

Толик не раз видел Серого дядьку: он важно прогуливался
вокруг парка в одиночку. Как-то раз даже вел с собой собаку, ко-
торая упиралась и не хотела идти. А однажды подошел к ребя-
тишкам и зудел им, что они и играть-то не умеют, как прежде, и
вежливости у них нет, и воспитывают их неправильно, не так, как
прежде, и что за них люди воевали даже еще в гражданскую, за
вот этих, таких, а они не ценят и ничего не умеют, и что все это
стыдно.

В тот далекий день, когда Серый поучал их, Толику было де-
вять лет. Теперь же двенадцать. Но дядьку этого он помнил. Сей-
час Толик сидел, обняв Бима, и сказал <Моя>.

- Ну, так как же: ничья или его?- спросил дядька, обра-
щаясь ко всем и указывая на Толика.

- На ней вон табличка есть,- вмешался Пухленький не в
добрый час.

Серый подошел к Биму, потрепал ухо и стал читать на ошеи-
нике.

Бим точно почуял, совершенно точно: от Серого пахнет со-
баками, пахнет как-то отдаленно, многодневно, но пахнет. Он по-
смотрел ему в глаза и немедленно, тут же, не поверил - ни в го-
лос, ни во взгляд, даже и ни в запахи. Не может быть, чтобы че-
ловек просто так вобрал в себя далекие занахи разных собак.
Бим прижался к Толику, пытаясь отцепиться от Серого, но тот
не отпускал.

- Нельзя лгать, мальчик,- укорил он Толика.- По табличке
-не твоя собаки. Стыдно, мальчик. Тебя что, родители так при-
учили говорить неправду? Какой же ты будешь, когда вырастешь?
Эх-хе-хе!-Он вынул из кармана поводок и пристегнул к ошей-
нику.

Толик схватил за поводок и крикнул:
- Не троньте! Не дам!

Серый отвел его руку.
- Я обязан доставить собаку по месту назначения. A может
быть, придется прОтокол составить. (Он так и сказал  <прОто-
кол>.) Возможно, его хозяина Алкоголь заел. (Так и произнес -
<Алкоголь>). Если так, тогда надо собаку изъять. Должность
моя такая-делать все по-честному,  по-человеческому. Tак-то.
Найду его квартиру, проверю - правильно ли.

- А табличке не доверяете?-укоризненно и почти плача
спросил Толик.

- Доверяю, мальчики, доверяю полностью Но...-Он поднял
палец вверх и поучительно произнес, почти торжественно:-До-
веряй, но проверяй!- И повел Бима.

Бим упирался,- оглядывался на Толика, видел, как тот запла-
кал от обиды, но-что поделаешь!-потом пошел-таки за Се-
рым, поджав хвост и глядя в землю, сам на себя не похожий.
Всем видом своим он говорил. <Такая уж наша собачья жизнь,
когда нигде нет хозяина>. Тут бы и всего дела-укусить бы за
ляжку и бежать, но Бим-собака интеллигентная: веди, куда ве-
дешь.

Шли они но улице, на которой стояли новые дома. Все новые.
Все серые и настолько одинаковые, что даже Бим мог бы в них
заблудиться. В одном из домов-близненов поднялись на третий
этаж, при этом Бим заметил, что и двери все одинаковые.

Открыла им женщина в сером платье:
- Опять привел? Да господи, боже мой!

- Не гундеть!-строго оборвал Серый Он снял с Бима ошей-
ник и показал:-На, смотри.-Женщина разбирала,надев очки,
а он продолжал: - Понятия нет. Bо всей республике я единст-
венный коллекционер собачьих знаков. А эта табличка - вещь!
Пятисотый знак!

Ничего не было понятного для Бима, ровным счетом ничего,
никаких знакомых слов, никаких понятных жестов-ничего.

Вот Серый пошел из прихожей в комнату, с ошейником в ру-
ках. Оттуда позвал:
- Бим, ко мне!

Бим подумал-подумал и осторожно вошел. В комнате осмот-
релся, не подходя к Серому, а так-сидя у двери. На чистой
стене висели доски, обшитые бархатом, а на них рядами висели
собачьи знаки: номерки, жетоны, медали серые и медали желтые,
несколько красивых поводков и ошейников, несколько усовер-
шенствованных намордников и другие доспехи собачьего обихо-
да, даже-капроновая петля для удушения, смысла которой Бим,
конечно, не понимал, где ее раздобыл владелец коллекции, по-
нять невозможно даже и человеку, а для Бима она была обыкно-
венной веревкой, не больше.

Бим смотрел внимательно, как Серый повертел в руках его
ошейник, плоскогубчиками снял табличку и прикрепил в середи-
не одной из досок на бархат: так же поступил и с номерком, а за-
тем надел ошейник на Бима и сказал:
- Ты - собака хорошая.

Точно так же говорил когда-то хозяин, но теперь Бим не по
верил. Он вышел в прихожую и стал у двери, говоря: <Выпускай!
Мне тут делать нечего>.

- Уж выпусти,-сказала женщина.-Чего сюда-то припер
его? Снял бы на улице.

- Нельзя было - пацаны привязались. И <сейчас нельзя: уви-
дят они-без таблички, могут довести до сведения... Так что
пусть ночует до зари. Лежать!- приказал он Биму.

Бим лег у двери: ничего не поделаешь! И опять же: стоило
ему завыть в голос, заметаться по квартире, наброситься на Се-
рого, и все! Выпустил бы. Но Бим умеет ждать. Да и устал он.
обессилел так, что даже у чужой двери на некоторое время за-
дремал, хотя и тревожным сном.

То была первая ночь, когда Бим не пришел домой, в свою,
квартиру. Он это почувствовал, когда очнулся от дремоты, и не
сразу сообразил, где находится. А сообразивши, затосковал. Он
же снова видел во сне Ивана Иваныча; каждый раз, как только
засыпал, видел его, а проснувшись, ощущал еще теплоту его рук,
знакомых с малого щенячьего возраста. Где он, мой хороший и
добрый друг? Где? Тоска невыносимая. Одиночество тяжкое, и
никуда от него не денешься. А тут еще Серый человек храпит.
как заяц под борзой. И пахнет от всех этих бархатных досок
умершими собаками. Тоска. И Бим заскулил. Потом чуть взлаял
дважды, тоже с легким подвывом, как гончая, когда она доби-
рает след зайца по вчерашней жировке. И наконец не выдер-
жал - взвыл протяжно.

<Ох-хо-хо-ой! Ой-ой, лю-уди-и,-плакал он.-Тяжко мне, ой
тяжко без друга. Отпустите вы меня, отпустите искать его. Ой-
ой-ой, лю-уди-и-и, ой!>

Серый вскочил, включил свет и стал молотить Бима палкой
и шипеть:

- Молчи, молчи, выродок! Соседи слышат. На тебе! На тебе!
Бим уклонялся от ударов, инстинктивно оберегая голову, и
стонал, как человек: <Ох... Ах-х... Ах-хр-р... Ох...>

Но злой человек изловчился-таки и саданул по голове. Бим
на несколько секунд потерял сознание, задрыгав лапами, но быст-
ро опомнился, отскочил от двери, уперся задом в угол и оскалил
зубы. Впервые оскалил.
Серый попятился от Бима:

- Ишь ты! Укусит еще, черт...- И распахнул дверь.

Но Бим не верил даже и в то, что дверь действительно откры-
та, не верил и тогда, когда Серый говорил:
- Ступай, ступай. Поди, Бим, гуляй. Иди, собачка, иди.

Не верил он этому ласковому, вкрадчивому тону, этой лести
и заискиванию после побоев. О, лесть после побоев - новое от-
крытие Бима в его жизни. Тетка и Курносый-люди просто не-
хорошие. А вот этот... этого Бим уже ненавидел. Ненавидел! Бим
начинал терять веру в человека. Да, именно так.

Бим вытянул шею, оскалил зубы и... пошел на Серого, тихо,
но решительно, медленно, но уверенно. Серый прижался к стене:
- Ты что?! Ты что?!

Женщина в ночной рубахе орала на Серого:
- Допрыгался! Укуси-ит!

Бим увидел, что страшный дядька испугался его, что он его
до страсти боится. От этого Бим укрепился в решимости: прыг-
нул, цапнул увернувшегося врага за мягкое место и выскочил в
распахнутую дверь. Бим бежал и ощущал во рту вкус человече-
ского мяса от задницы, которую он возненавидел всем существом.
Нет, Бим не считал себя несчастным и жалким, наоборот, сейчас
он был храбрым, а храбрость всегда совмещается с гордостью и
чувством собственного достоинства -даже у хорька.

В предрассветной мути бежал Бим по улице, хотя и в своем
ошейнике, но уже без номерка <24>. Сначала он впопыхах напра-
вился не туда, то есть не в город, а из города (дальше домов не
было). Он вернулся обратно и попал в тот же лабиринт одина-
ковых домов. Кружил, кружил, петлял, петлял, да и попал к то-
му же дому, из которого выскочил. Тут уж он заспешил в нуж-
ном направлении, чему помогло совершенно закономерное обсто-
ятельство, мало известное людям: вчера, когда его вели здесь, он
уловил на одном углу роспись какого-то собрата, на другом уг-
лу - второго; теперь же, пробежав от знакомого по этому приз-
наку углаа до следующего, он и взял нужный ориентир. Поисти-
не нужно отличное чутье, чтобы не только найти здесь дом, но и
выбраться отсюда. Бим обладал отличным чутьем и замечатель-
ной сметкой.

Уже засветло он прибежал к своему дому, поднялся к своей
родной двери, поцарапался. Ответа не было. Еще поцарапался -
то же самое: тишина. Главное, у двери не было следов Ивана
Иваныча. И еще слишком рано, чтобы Степановна услышала в
зоревом снe позывные Бима. Он посидел у двери в задумчивости.

Болело все от побоев, стучало в голове и сильно тошнило,
сил не было. По он все же пошел. Искать пошел своего друга,
Да и кто же, кроме Бима, будет его искать?

По городу бежала с виду унылая собака, но преданная, вер-
ная и смелая.

______

Глава 8
СЛУЧАЙ НА СТРЕЛКЕ

Дни шли за днями. Бим их уже не замечал. Он регулярно
обследовал город и узнал его во всех подробностях.

Теперь он ходил по заранее намеченному маршруту; если бы
люди догадались, то они могли бы проверять по Биму свод часы.
Появись он у парка-пять утра, у вокзала-шесть, у завода-
половина восьмого, на  проспекте - двенадцать, на  левобере-
жье - четыре часа дня и так далее.

Завелись и новые знакомые среди людей, Бим установил, что
большинство из них-добрые, но такие шли по улицам молча, а
нехорошие всегда много болтали. Нашел и людей, пахнущих мас-
лом и железом (раньше он встречал их поодиночке). Эти еже-
дневно, около восьми утра, текли сплошным потоком в ворота,
потом в двери будки.

Здесь они были говорливы, как грачи, так что разобрать,
пожалуй, ничего нельзя, да это, впрочем, и не интересовало Би-
ма. Он садился в стороне от потока и смотрел и ждал.

- Эй, Черное ухо! Привет!-здоровался каждое утро паре-
нек в синем комбинезоне и выкладывал перед Бимом припасен-
ный сверток с едой.-Жив, курилка? Здравствуй.-И подавал
Биму свою добрую человеческую лапу, грубую, но теплую.

Иные молча протягивали ему ладонь, здоровались и спешили
дальше. Никто ни разу здесь не обидел Бима.

Теперь Бим мало-помалу научился различать людей по сор-
там. Вот, например, часто попадается ему на пути дебелая ба-
бочка, ноги - бутылками, всегда такая довольная, бодрая, на
лице счастье; но, встречаясь с Бимом, она фыркала кошкой, пле-
валась, поднимала сумку с продуктами на уровень пышной груди
и каждый раз твердила одно и то же:

- Фу, какая гадость! Неужели нельзя подушить всех собак,
чтоб не трепали нервы? Вот вам, пожалуйста: <Моя милиция
меня бережет>. Как же! Уберегут... А тут каждый кобель среди бела
дня запросто может спустить с тебя юбку. А что милиция? Ми-
лиции мы - пятая нога собаке.

Ввиду того, что она часто повторяла одно и то же, Бим, по
простоте собачьей, почел, что бабочку так и зовут - Пятая Нога.
Но он знал точно: к этой подходить нельзя. Мало ли что он не
понимал ее слов, кроме ее же клички, зато он слышал и видел,
потому и взял за правило: к таким - ни шагу, не связываться.
Потом он как-то стал (чутьем, что ли?) определять-кого надо
обходить и сторониться. Добрых было огромное большинство,
злых - единицы, но все добрые боялись злых. Бим же - нет, не
боялся, но ему было тоже не до них. Познание человеков расши-
рялось и углублялось, а с собачьей точки зрения, он уже не ка-
зался каким-то вылощенным дилетантом и идеалистом, готовым
вилять хвостом каждому прохожему, Бим за короткое время стал
худущим, но серьезным псом, и у него была цель жизни - искать
и ждать.

И вот однажды ранним утром, проверяя запахи одного из тро-
туаров, он опешил от радости. Он остановился, фыркнул и по-
бежал, как бешеная собака, ничего не разбирая и не видя впере-
ди. Но так могло показаться со стороны, а на самом деле он бе-
жал по свежему следу: здесь прошла Даша! Она только-только
что была тут.

След привел его к вокзалу. Пройти в помещение не было ни-
какой возможности: люди, люди и люди без конца; даже на ули-
це, у какого-то окошка, они мяли друг друга, кричали, пыхтели
вопили, будто гончие приспели до зайца и рвут его в клочья, не
слушаясь нн арапника, ни рога. В такой обстановке оказалось
невозможным уловить след Даши-след пропал. Тогда Бим дал
круг по-над вокзалом и вышел на перрон. Здесь люди стояли
группами около дверей длинных домиков на колесах, не рычали,
не толкались, а, наоборот, обнимались, целовались, и даже пля-
сали в одном месте, у двери домика. Никому не было дела до
Бима, потому он свободно сновал челноком под ногами и сосре-
доточенно вчитывался в перрон.

И вдруг у одной из дверей пахнуло Дашей. Бим потянул к
порогам, но женщина с большим жетоном на груди отогнала его.
Однако Бим не сдался: он стал пронюхивать окна и всматривать-
ся в них. Потом заметил, что последними вошли в домик две
женщины в белых халатах. Он бросился было к ним. но домики
потихоньку поехали. Бим кинулся к окнам. В его собачьем уме
возникли совершенно, казалось, правильные заключения: Даша
там, люди в белых халатах там, значит, Иван Иваныч может
быть там тоже. Может! Не увезли ли его люди в белых халатах?

И Бим, бедный Бим, теперь уже несчастный Бим, сначала лег-
ко бежал вровень с домиком, заглядывая в окна. Тут-то и уви-
дела его Даша.

- Бим! Би-им!- закричала она.- Милый Бим! Пришел про-
водить! Мой добрый Бим! Би-и-м! Би-и...

Голос ее становился все тише н тише. Домик убегал. А Бим,
как ни старался, как ни напрягался изо всех сил, все отставал
и отставал.

Потом он бежал некоторое время за последним домиком до
тех пор, пока тот не скрылся из виду, бежал и дальше, по той же
дороге, потому что она никуда не сворачивала. Долго бежал.
И наконец, еле переводя дух, пал между рельсами, вытянув все
четыре лапы, задыхаясь и тихонько скуля. Надежды не остава-
лось никакой. Не хотелось никуда идти, да он и не смог бы, ни-
чего не хотелось, даже жить не хотелось.

Когда собаки теряют надежду, они умирают естественно -
тихо, без ропота, в страданиях, не известных миру. Не дело Би-
ма и не в его способностях понять, что если бы не было надежды
совсем, ни одной капли на земле, то все люди тоже умерли бы от
отчаяния. Для Бима все было проще: очень больно внутри, а дру-
га нет, и все тут. Как лебедь умирает после потери любимой,
взмывая вверх и бросаясь оттуда камнем; как журавль, потеряв
родную и единственную журавлиху, вытягивается плашмя, рас-
пластав крылья, и кричит, кричит, прося у луны смерти; так тог-
да и Бим: лежал, видел в бреду единственного и незаменимого
друга и готов был ко всему, даже не сознавая этой готовности.
Но он теперь молчал. Нет на земле ни единого человека, который
слышал бы, как умирает собака. Собаки умирают молча.

Ах, если бы Биму сейчас несколько глотков воды! А так, на-
верно, он не встал бы никогда, если бы...

Подошла женщина. Она была в ватном пиджаке и ватных же
брюках, голова повязана платком. Сильная, большая женщина.
Видимо, она сперва подумала, что Бим уже мертв,- наклони-
лась над ним, став на колени, и прислушалась: Бим еще дышал.
Он настолько ослабел, со времени прощания с другом, что ему,
конечно, нельзя было устраивать такой прогон, какой он совер-
шил за поездом,- это безрассудно. Но разве имеет значение в
таких случаях разум, даже у человека!

Женщина взяла в ладони голову Бима и приподняла:
- Что с тобой, собачка? Ты что, Черное ухо? За кем же ты
так бежал, горемыка?

У этой грубоватой на вид женщины был теплый и спокойный
голос. Она спустилась под откос, принесла в брезентовой рука-
вице воды, снова приподняла голову Бима и поднесла рукавицу.
смочив ему нос. Бим лизнул воду. Потом, в бессилии закачав го-
ловой, вытянул шею, лизнул еще раз. И стал лакать. Женщина
гладила его по спине. Она поняла все: кто-то любимый уехал
навсегда, а это страшно, тяжко до жути - провожать навсегда,
это все равно что хоронить живого.
Она каялась Биму:

- Я вот-тоже... И отца, и мужа провожала на войну... Ви-
дишь, Черное ухо, старая стала... а все не забуду... Я тоже бежа-
ла за поездом... и тоже упала... и просила себе смерти... Пей, мой
хороший, пей, горемыка...

Бим выпил из рукавицы почти всю воду. Теперь он посмотрел
женщине в глаза и сразу же поверил: хороший человек. И лизал.
лизал ее грубые, в трещинах, руки, слизывая капельки, падаю-
щие из глаз. Так второй раз в жизни Бим узнал вкус слез чело-
века: первый раз-горошинки хозяина, теперь вот-эти, про-
зрачные, блестящие на солнышке, густо просоленные неизбывным
горем.

Женщина взяла его на руки и снесла с полотна дороги под от-
кос:
- Лежи, Черное ухо. Лежи. Я приду,-и пошла туда, где
несколько женщин копались на путях.

Бим смотрел ей вслед мутными глазами. Но потом с огром-
ным усилием приподнялся и, шатаясь, медленно побрел за нею.
Та оглянулась, подождала его. Он приплелся и лег перед нею.
- Хозяин бросил?-спросила она.-Уехал?

Бим вздохнул. И она поняла.

Подошли они к той группе работающих. Все здесь были -
женщины, одеты так же, как и Хороший человек, а сбоку стоял
и мужчина, в треухе на затылке и с трубкой в зубах. Он спросил
сердито:

- За собакой увязалась, Матрена? А кто будет работать? Эх
ты, Матрена, Матрена... Одно слово - Матрена.- И тыкал паль-
цем в ее сторону.

Бим уловил: Хороший человек - это Матрена. Она приказала
ему лежать у обочины, а сама взяла какие-то огромные клещи
и вцепилась ими в шпалу вместе с другими женщинами.

- Раз-два, взяли!- рявкнул мужчина.- Еще разик! Еще раз!
- орал он подбоченясь и даже гордо.

На каждый его крик женщины отвечали дружными рывками
так, что бревно подчинялось и ползло за ними, зажатое со всех
сторон клещами. При каждом таком рывке лица женщин напря-
гались до красноты, а у одной из них, худосочной и квелой, на-
оборот, лицо бледнело и даже синело. Эту Матрена отстранила
рукой и сказала ей так, как когда-то говорил хозяин Биму, отго-
няя его:

- Уйди! Отдохни, а то богу душу отдашь. И к мужчине:-
Ну, кричи, что ль, антихрист!

- Раз-два, взяли!-гаркнул тот и, поправив треух, стал вы-
водить как бы с огромным трудом: - Ой, бабочки, еще раз! Муж
уехал на Кавказ! Не доехал до Кавказа! Оженился там, зараза!
Стоп! Ложи струмент!      '

Слово <зараза> Бим уже слышал от Курносого дядьки: пло-
хое слово. Других слов он не понял.

А женщины положили в сторону клещи, взяли железные
клинья и стали забивать их тяжелыми и длинными молотками.
Матрена легко, вроде бы играючи, вколачивала штырь тремя уда-
рами, а Квелая при каждом ударе охала, стонала:
- Ах-ха! Ох-ха!

- Давай, давай!-покрикивал Зараза, набивая трубку.-Да-
вай, давай, Анисья!-Он приблизился к женщине:-С потягом
бей, с потягом на себя - легче пойдет.

Анисья-это квелая. Она дольше других возилась с каждым
клином и в конце концов оказалась на отбише. Странное для
женщин произошло тут событие и непонятное: Бим подошел к
Анисье расслабленной походкой и тоже, как Матрене, полизал
горькие брезентовые рукавицы. Все приостановили работу и с
удивлением смотрели на Бима.

Потом они, по приказу Заразы, сели все под кустами и обе-
дали, каждая из своего узелка. И покормили Бима. Он ел. Те-
перь он уже брал пищу из рук хороших людей. Это было его спа-
сением.

К вечеру он забеспокоился: подходил к Матрене, садился, вя-
ло семенил передними лапами, смотрел ей в лицо, снова отходил,
ложился, но вскоре опять подходил и снова отдалялся.

- Уйти хочешь, Черное ухо,-догадалась Матрена.-Ну, иди,
ступай, Черное ухо. Куда же я тебя дену? Некуда. Иди.

Бим попрощался и пошел, медленно, шагом, не по-собачьи.
Пошел вдоль железной дороги обратно. Дорога есть дорога, она
указывает, куда идти,-никогда не собьешься, если взял пра-
вильное направление. Только вот все тело мучительно ныло от
вчерашних побоев Серого, трудно было дышать на ходу, но-
что поделаешь!- идти надо, благо он подкрепился у добрых
женщин, да и тропинка по бровке была гладкой и ровной. По-
степенно втянувшись, он легонько-легонько и затрусил. Как же
живучи собаки и отходчивы!

Если посмотреть со стороны, ничего особенного в этом не бы-
ло: по полотну железной дороги семенила хворая собака. И толь-
ко.

Ближе к городу из одного пути стало два: еще пара железных
непрерывных полос потянулась рядом. Потом их стало три. Не-
далеко от будочки неожиданно заморгали поочередно два крас-
ных глаза: левый, правый, левый, правый - метались из сторо-
ны в сторону. Красное для всех зверей неприятно; волк, напри-
мер, не в силах даже перепрыгнуть линию красных флажков, а
лисица, обложенная ими, остается в кольце на двое-трое суток и
больше. Так что Бим решил обойти громадные красные живые
глаза. Он сошел на третью линию рельсов, остановился, вгляды-
ваясь в моргающее красное, еще не решаясь идти дальше. И
вдруг под-ногами что-то скрежетнуло...

Бим взвыл от страшной боли, но никак не мог оторвать лапу
от рельсов: на стрелке лапа попала в могучие тиски. Из воя Би-
ма и можно было понять только одно: <Ой, больно! Помоги-
ите-е!>

Людей поблизости нет. Люди не виноваты. Отгрызть собст-
венную лапу, как это делает иногда волк в капкане, собака не
может, она ждет помощи, она надеется на помощь человека.

Но что это? Два огромных ярких белых глаза осветили путь
и самого Бима, они ослепили его, надвигаясь медленно и неумо-
лимо. Бим сжался в комок от боли и страха. И замолчал в пред-
чувствии напасти. Но гремящее существо с такими глазами оста-
новилось шагах в тридцати, а в зону света впрыгнул из темноты
человек и подбежал к Биму. Потом, сразу же, появился и вто-
рой.

- Как же ты попал, бедняга?- спросил первый.

- Что же делать?- спросил у первого второй.

От них пахло почти также, как от шоферов, оба были в фу-
ражках с большими медалями.

- За остановку нам влетит, хоть мы и рядом со станцией,-
сказал первый.

- Теперь все равно,- отозвался второй и рошел в будочку.

Наш бедный Бим понял по интонации (не по словам): это его
спасители. Он слышал, как пронзительно зазвонил у будочки
звонок, а через минуту тиски отпустили лапу. Но Бим не двигал-
ся, он оцепенел. Тогда его взял человек и отнес за линию дороги.
Там Бим закрутился волчком на месте, зализывая раздавленные
пальцы. И однако (до чего же собаки наблюдательны!) он слы-
шал говор из окон и дверей поезда; теперь, не ослепленный све-
том, он видел поезд из темноты сбоку; разные голоса повторяли
слова <собака> и <охотничья>, слова очень понятные.

Бим был благодарен хорошим, добрым людям. Вот так. Где-
то, кто-то перевел стрелку той дороги, по которой доверительно
шел Бим. И никакому <кто-то> нет теперь дела до того, что ка-
кой-то собаке защемило ногу и она стала калекой. Как бы там
ни было, но теперь он уже никогда не пойдет по железной доро-
ге: это он понял так же, как понял еще в юности, что там, где
бегут автомобили, ходить нельзя.

Бим попрыгал на трех ногах, измученный, изуродованный.
Он часто останавливался и лизал онемелые и уже припухшие
пальцы больной лапы, кровь постепенно утихла, а он все лизал
и лизал до тех пор, пока каждый бесформенный палец не стал
идеально чистым. Это было очень больно, но другого выхода не
было: каждая собака это знает: больно, но терпи, больно, а ты
лижи, больно, но молчи.

... К родной двери он прихромал далеко за полночь. Нет! Опять
нет следов Ивана Иваныча. Бим хотел поцарапаться в дверь,
как и обычно, но, оказалось, нельзя: с больной ногой невозмож-
но не только встать на задние лапы, но даже и сесть,- только
стоять на трех ногах или лежать плашмя. Тогда он уткнулся но-
сом в угол двери и проверил запахи внутри: хозяина не было. Зна-
чит, уехал совсем. Так он стоял долго, как бы поддерживая голо-
вой ослабевшее тело. Затем подошел к двери Степановны и гром-
ко, коротко, в отчаянии сказал:
<Гав!> (Я тут.)

Степановна ахнула:
- Ах, боже ж ты мой! Да где же тебя так-то?- Открыли
дверь, впустила и вошла с ним в его квартиру.- Ой ты, собака.
собака, несчастная собака, что же мне с тобой делать-то- теперь?
И что скажет И в а н  И в а н ы ч?

Бим только было лег посреди комнаты, вытянув ноги, но...
Как так? <Иван Иваныч>? Бим поднял голову, повернул ее с уси-
лием к Степановне и смотрел, смотрел на нее, не спуская глаз,
он явно спрашивал: <Иван Иваныч? Где?>

Степановна не умела обращаться с собаками, не знала, как
кормить и ухаживать, она, однако, умела жалеть. Может быть,
чувство жалости и помогло ей теперь понять Бима, догадаться,
что слова <Иван Иваныч> пробудили в больной собаке проблеск
надежды.

- Да, да, Иван Иваныч,-подтвердила она.-Подожди-ка: я
сейчас приду.-Торопливо выйдя, она сразу же и вернулась с
письмом в руках, поднесла его к носу Бима: - Видишь вот?
Письмо прислал Иван Иваныч.

Бим, бедный Бим, умиравший и воскресший, раздавленный и
спасенный, больной и без капли надежды, Бим задрожал. Он ут-
кнул нос в письмо, потом прошелся ноздрями по краям: да, да,
да... вот он сильно провел пальцами по конверту туда-сюда...
Когда Степановна подняла конверт с пола и вынула из него
письмо, Бим с усилием встал и потянулся к ней-, теперь достала
из того же конверта совершенно чистый лист бумаги и положила
его перед Бимом. Он завилял хвостом: здесь написан запах паль-
цев Ивана Иваныча, да, это он нарочито тер пальцами.

- Тебе прислал-то,-сказала Степановна.-Так и пишет: дай-
те Биму этот чистый лист.- Она близко указывала на бумагу.
приговаривая: - Иван Иваныч... Иван Иваныч...

Бим вдруг расслабленно опустился на пол и вытянулся, поло-
жив голову на лист. Из глаз его покатились слезы. Бим плакал
первый раз в жизни. Это были слезы надежды, счастливые сле-
зы, скажу я вам, лучшие в мире слезы, не хуже, чем слезы радо-
сти встреч и счастья.

...Дай-то бог, дорогой читатель! Но верь мне: сеттер умеет
смеяться и плакать.

...Степановна начинала понимать собаку, но она поняла и то,
что ей не справиться, не осилить одной, не может. Долго она си-
дела около Бима и думала о своей жизни. И так ей захотелось
в деревню, где она родилась и выросла, так стало тоскливо в
этих каменных клетках, где люди годами не знают друг друга,
живя в одном доме, даже-в одном подъезде. Но все же дога-
далась она дать Биму воды.

Ой как надо было ему воды! Он, чуть привстав, пил жадно,
теряя капли на пол, а потом снова лег в том же положении. Бим
закрыл глаза, казалось, забылся.

Уже перед рассветом Степановна вышла, так тихо, будто боя-

лась беспокоить тяжело больного человека.
А посреди комнаты лежала всего лишь одинокая собака.

Сколько Бим проспал, он не знал: может, несколько часов,
может, и сутки. Проснулся от жгучей боли в ноге. Был день, по-
тому что светило солнце. Несмотря на боль, он понюхал листок.
Запах хозяина стал слабее и дальше, но это было уже неважно.
Главное в том, что он есть, где-то есть, и его надо искать. Бим
встал, напился из миски и заходил по квартире на трех ногах:
было больно, но он ходил, ходил, ходил из комнаты в прихожую
и обратно, кружил по комнате. Инстинкт ему подсказывал: если
отлежал один бок, если больно, то надо ходить. Вскоре приспо-
собился передвигаться, не причиняя боли раздавленной лапе: ее
надо слегка поднимать вверх, а не волочить над полом тогда
боль меньше. Котда же Степановна принесла еду, он уже повилял
ей хвостом, порадовался, а потом и поел. И почему, собственно, не
поесть, если появилась надежда и возникли в собачьей голове два
магических слова - <искать> и <ждать>.

Но сколько он ни просился, сколько ни требовал, Степановна
не выпускала его. (Сиди дома, ты - больной.) Но наконец и тут
она уяснила, что Бим-существо живое, что ему тоже надо вый-
ти по надобности. Она, безусловно, не знала, что были случаи.
когда собаки умирали от разрыва кишечника или задыхались при
запорах, если тех собак не выпускали более трех дней. А такие
случаи были не раз.

Большая человеческая жалость и доброта души руководили
Степановной в ее жизни. Только и всего. Она прицепила поводок
к ошейнику и пошла. А Бим захромал рядом. Во дворе, в даль-
нем углу, стояли двое: старая седая женщина и хромая худу-
щая собака - вот такая получилась картина.

Ребятишки выскакивали из подъездов, спешили в школу, но
многие из них подбегали и спрашивали:
- Бабушка, бабушка, почему Бим на трех ногах?

Или так:
- Бимка, больно тебе?

Но в школу бежать надо: это большая ответственность - хо-
дить в школу, самая первая ответственность в жизни - перед
семьей, перед учителем, перед друзьями. Потому они и не задер-
живались, убегали. Это обстоятельство оказалось очень важным
и для Степановны, и для Бима, хотя они ничего не подозревали,
а просто ушли домой, когда наступило к тому время.

У подъезда встретил их Палтитыч (Павел Титыч Рыдаев) и
обратился к Степановне:

- Такое дело, значит. Кобель этот-собака стоящая, и ее
надо беречь. Раз уж хозяин дал поручение, то вот тебе совет:
привяжи на цепь. Обязательно. Иначе убежит. Не укараулишь.
Выскочит в дверь, и - каюк.

- Да разве ж можно такую умную собаку на цепь?- не
очень уверенно возразила Степановна.

- Что, и тебя надо воспитывать? Учти: без хозяина и без
цепи кобель почует волю. И - каюк.

- Да он же обозлеет, цепной сделается.

- Пойми ты, темный ты человек! Обозлеет - зато жив будет.
На цепь, на цепь-вот тебе и вся моя инструкция. Добра жела-
ючи говорю: на цепь!

Не подчиниться председателю домкома Степановна не могла,
поэтому она купила цепочку за рубль десять и на ней выводила
Бима во двор. Но дома отцепляла ее от ошейника и бросала в
уголок. Хитрая бабушка Степановна - и волки сыты, и овцы
целы. Впрочем, ей самой пришлось выходить с Бимом всего лишь
два-три раза, причиной чего оказались необыкновенные события,
развернувшиеся вокруг имени Бима.

_______

Глава 9

МАЛЕНЬКИЙ ДРУГ, ЛОЖНЫЕ СЛУХИ, ТАЙНЫЙ ДОНОС
НА БИМА И ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

В школе, делясь новостями, ребятишки на первой же пере-
мене распространили слух: есть в их дворе собака - ходила на
четырех ногах, а теперь на трех, и худущая-прехудущая, а была
не худущая, и она была гладкая, а теперь взлохмаченная, была
веселая, а теперь унылая, и зовут ее Бим: хозяина увезли в Моск-
ву на операцию, а водит ее теперь бабушка Степановна.

Слух дошел до одного из учителей-методистов, тот на очеред-
ном районном собрании работников просвещения осветил это на
следующий день в интересном выступлении приблизительно так:
растет молодое поколение отличное, оно приобщается к идее доб-
роты, включающей в себя жалость, как таковую, ко всему живу-
щему на Земле>. Все это он подтвердил глубоким, опять же, ин-
тересом одной школы даже к какой-то неизвестной собаке с чер-
ным ухом, хозяина которой надолго положили на операцию.

Три дня подряд во всех школах района города учителя гово-
рили детям о жалости к животным и рассказывали, как хорошо
и тепло отнеслись в школе номер такой-то к собаке. Но наиболее
осторожные, однако, предупреждали, что собака, в таком случае,
не должна быть бешеной, чего и следует остерегаться. В школе,
где учился Толик, учительница рассказывала об этом же, но про-
сто и душевно.

- Ну, подумайте, дети, вы только подумайте!-говорила она.
- Какой-то жестокий человек оторвал у собаки ногу. (Так не-
сколько изменился слух уже среди учителей: слух есть слух!).
Это недостойно советского человека! А несчастная собачка с чер-
ным ухом навеки калека.-Она нашла в тетради нужную стра-
ничку и прододжала:-Теперь, дети, напишем сочинение, малень-
кое и теплое, на свободную тему: <Я люблю животных>. Для
свободного изложения и для того, чтобы вы чего-нибудь не напу-
тали, вот вам планчик-вопросник.
И она написала мелом на доске, глядя в тетрадку:

1. Как-зовут вашу собаку?
2. Белая она, черная или какая?
3. Острые у нее уши или вислые?
4. С хвостом она или с коротышкой?
5. Какой она породы, если это известно дома?
6. Ласковая она или злая?
7. Играешь ли ты с ней, а если играешь, то как?
8. Кусается она или нет? Если кусается, то-кого?
9. Любят ли ее папа и мама?
10. За что ты любишь собаку?
11. Как ты относишься к другим животным: (куры, гуси, овцы,
олени, мыши и другие)?
12. Видел ли ты когда-нибудь лося?
13. Почему корову доят, а лося не доят (домашние животные
и дикие)?
14. Надо ли любить животных?

Толик сидел как на иголках, он не мог ничего писать. В обшей
тишине он спросил, не выдержав:
- Анпална, а как зовут собаку с черным ухом?

Учительница посмотрела в блокнот и ответила:
- Бем.

- Бим!-вскрикнул Толик,  взбудоражив этим  возгласом
весь класс.- Отпустите меня, Анпална. Пожалуйста! Я пойду ис-
кать Бима, я его знаю-он очень добрый. Пожалуйста!-про-
сил он жалобно, готовый в благодарности целовать руки Ан-
палне.

- Толя!-строго обратилась к нему Анна Павловна.-Ты
мешаешь другим работать. Думай и пиши сочинение.

Толик сел. Он смотрел на чистый лист тетради, а видел Бима.
Казалось, он сосредоточился на свободной теме вместе со все-
ми, но он написал только одно заглавие: <Я люблю животных>.

Лишь незадолго до звонка он начал быстро-быстро сочинять от-
веты. Даже и после звонка он на некоторое время задержался, а
Анна Павловна, как обычно в таких случаях, сидела за столом
и терпеливо ждала. Наконец Толик, мрачный, неизвестно чем не-
довольный, положил перед Анной Павловной свое сочинение. И
вышел.

Его работа, таким образом, была сдана самой последней, по-
этому, как и всегда, Анна Павловна прочитала ее самой первой
(сверху лежит).

Толик точно, даже с превышением, ответил на нее вопросы
свободной темы. Его творение включало даже и поэтические опы-
ты, хотя и с явным плагиатом из популярной песенки, знакомой
каждому малышу. В общем же все выглядело так.

Я ЛЮБЛЮ ЖИВОТНЫХ

Ее зовут Бим. Она белая с черным ухом. Уши вислые. Хвост
настоящий. Порода охотничья, не овчарка. Ласковая. Играл один
раз, но какой-то дядька-зуда увел, дурной старикан и неподобный
ни за что. Не кусается. Мама и папа ее любить не могут, она чу-
жая, с желтой табличкой, на шее. За что люблю, не знаю, просто
так. Кур, гусей, овцы, олени, мыши люблю, но мышей боюсь.
Лося пока не видел, они в городе не живут. Корову доят, чтобы
было молоко в магазинах и чтобы выполнялся план. (<А ведь он
дефективный!>-подумала Анна Павловна). Лося не доят пото-
му, что в магазинах не бывает лосинового молока и оно никому
не нужно. Животных любить надо, а собака лучший друг чело-
века. Я сочинил песенку сейчас:

И лось хорошо,
И олень хорошо,
И мышь хорошо,
А собака лучше.

Еще я заводил морских свинок, но мама сказала, они очень
пахучие в квартире, нос зажимай, и отдала чужой девочке. А
Бима я все равно найду, пусть даже вы меня и не отпустили.
Все равно найду, сказал, найду и найду. Хоть вы Анна Павловна,
мне все равно.

У Анны Павловны глаза на лоб полезли: <Он же из рамок
вон выскочил! Он же черт те о чем думает. В тихом омуте...>.
Последнюю мысль она не стала додумывать дальше, так как бы-
ла педагогом, а просто, с сознанием долга, поставила двойку.

Вот ведь как оно выходит. Анна Павловна была на хорошем
счету, дети ее, похоже, любили и слушались, за исключением не-
которых, без каковых, впрочем, не обходится ни в одном классе.
Воспитание-штука сложная, сложнейшая, скажу я вам, пото-
му, видимо, Толик и написал такое, одно из первых своих, сочи-
нение: просто-напросто от необъяснимой обиды и, конечно, не-
сознательно, если иметь в виду, что о морских свинках и Анне
Павловне никаких вопросов в теме не было. Может быть, с воз-
растом он и поймет свою ошибку детства, но пока ему этого не
сообразить. Он даже не пришел в класс после перемены, А это
уже-ЧП!

Толик поехал из своего нового района в другой, старый, в ту
школу ?... и допытался-таки у ребят обо всем: когда они виде-
ли Бима и где он живет. К радости своей, он узнал также, что
нога вовсе не оторвана, а только висит. И пошел с ребятами в
тот дом, к Биму.

Он нажал кнопку звонка. Бим отметил вопросом: <Гав! (Кто
там?)>

- Это я-Толик!-крикнул гость. Потом услышал, как
Бим, прислонив нос к щели, фыркал и втягивал воздух.- Бим,
это я-Толик.

Бим взвизгнул, залаял. Так он кричал: <Здравствуй, Толик!>,
И мальчик его понял, впервые понял фразу из собачьего
языка.

Степановна, услышав лай и разговор человека с собакой,
вышла:
- Ты чего. мальчик?

-Я-к Биму,

Выяснилось все без труда. Они вошли вдвоем.
Толик не узнал Бима: поджарый, без живота, свалявшаяся
шерсть, кособокая походка, выпирающие наружу ребра,- нет,
это не Бим. Но глаза, умные и полные ласки, сказали: <Я-
Бим>. Толик присел на корточки и дал волю собаке. Бим, об-
нюхивая его, лизал пиджачок, подбородок, руки и наконец поло-
жил мордаху на носок ботинка Толика. Казалось, он успокоился.

Все рассказала Степановна Толику, незнакомому мальчику,
все, что знала о Биме и об Иване Иваныче, но не могла только
объяснить, где и кто раздавил лапу.

- Судьба,- определила  она.- И у каждой   собаки-своя
судьба.

Говорила она с мальчиком спокойно, хоть и с горечью, не ки-
чась своей старостью и не подозревая своего большого жизненно-
го опыта, на равных.

- А где табличка?-спросил Толик.-Была же, Я читал.

- Была. Тебя как звать-то?

- Толик.

- Толик - это хорошо... Была. Кто-то снял, стало быть.-
Толик подумал: <Он снял. Серый дядька>. Но все-таки вслух не
произнес, -поскольку не был еще уверен в этом.- И что я с ним
буду делать, господи?-спросила Степановна, глядя на Бима-
И жалко-то, и что делать - не знаю. Витинара бы ему.

- Ветеринара,- поправил Толик, тоже не ощущая своего
превосходства, и ответил на вопрос <что делать>: - Я буду при-
ходить каждый день после школы, буду его водить. Можно?

Так нашелся у Бима новый маленький друг. Он ежедневно,
после обеда, ехал через весь город к Биму ходил с ним по двору,
по улицам, по парку и, к удовольствию всех ребят, говорил гор-
до:

- Собака-лучший друг человека.

Смысл в этих словах был совсем иным, чем в сочинении, на-
писанном от обиды.

Но твердо решил Толик: найти того Серого дядьку и погово-
рить начистоту. В своем новом районе он стал его подкараули-
вать. И так-таки встретил лицом к лицу.

- Дяденька,-спросил он, приподняв козырек фуражки и за-
ложив руки за спину,- зачем вы сняли табличку с Бима?

- Ты что - очумел, мальчик?- ответил тот вопросом на воп-
рос.

- Вы же его увели с табличкой. Я видел не один.

- И отпустил с табличкой. Он же меня укусил! Небось от-
пустишь, если кусается как волк.

- Вы, дяденька, врете: Бим ласковый пес.

- Я? Я вру, щенок?.. Где твои родители? Где твои родители?
Говори!- присучился он.

Отчасти Серый был прав. Именно отчасти: он не врал, что
был укушен Бимом, и имел полное право возмущаться, но он
врал, что будто бы не снимал табличку с ошейника. Первопричи-
ной происшедшего он считал укус Бима, но не снятие таблички,
а перестановка местами причины и следствия всегда очень выгод-
ный прием доказательства. Он был глубоко убежден, что говорит
правду, но то, что он говорил не всю правду,-это его уже не
касалось. А кто знает, где она, причина, и где следствие: собака
укусила сначала или табличка снята сперва? Это так-и останет-
ся тайной для всех. Но Толик был глубоко убежден в том, что
Бим укусить Серого не мог, потому что он-человек, а не заяц
какой-нибудь или лисица. Потому он и повторил еще раз:
- Вы обманываете меня, дяденька. Это-стыдно.

- Бр-рысь!-гавкнул дядька. И ушел, прихрамывая и отстав-
ляя зад в сторону (видимо, здорово тяпнул его Бим).

Удивительно, как бывают правы обе стороны, когда один го-
ворит полуправду, а другой не знает второй половины правды.

Серый же шел и думал: <Пойдет с теми сопляками в мили-
цию, доложит, они придут, увидят коллекцию... Нет, юбилейный,
пятисотый не отдам. За него можно дать двадцать знаков лю-
бых>. И он решил: <Лучший вид обороны-нападение>.

Дома он написал заявление, а затем отнес его в ветеринарный
пункт. Там прочитали:

<...Бежала собака (беспородный сеттер с черным ухом), с
разлету укусила, вырвала из соответствующего места моего орга-
низма кусок мяса и убежала дальше... Бежала она как бешеная,
опустивши и хвост, и голову к земле, глаза были налитые кро-
вью... Либо ее изловить и уничтожить, на что дать распоряжение
бригаде ловцов бродячих собак, либо я буду жаловаться выше
на ваш бюрократизм и бездушие в деятельности...> и т. д.
Ветврач заволновался:

- Куда укусила? Когда? Где? При каких обстоятельствах?

Серый врал, как заправский сочинитель, только без малейше-
го воображения. Для врача же все было ясно из личного доку-
мента укушенного, а именно: укушен бродячей собакой на ули-
це! Он снял трубку телефона и вызвал дежурного пастеровского
пункта.

Вскоре, буквально через несколько минут, приехала на авто-
мобиле женщина-врач, спустила брюки Серого, глянула, спро-
сила:

- Сколько дней прошло?

- Дней десять.- ответил невольный пациент.

- Через четыре дня сбеситесь,- категорически утвердила
врач. Но так как пациент ничуть не заволновался от такого при-
говора, у нее возникли, видимо, какие-то сомнения, что ли, и
она спросила:- А сколько месяцев вы не купались?

- С третьей субботы перед укушением. Боялся засорить, как
бы антонов огонь не схватить... Место-то серьезное.

Вмешался ветврач:
- Место у вас действительно серьезное. Как телевизор. (Он
был шутником, этот симпатичный ветврач).

- Что же вы наделали!- воскликнула женщина-врач, еще
раз присмотревшись к ране.- На пункт, на пункт, на пункт! Не-
медленно уколы против бешенства... в живот... в течение шести
месяцев.

- Да вы что, очертенели!-взревел Серый дядька.

- Ничего не очертенели,- спокойно обрезал его ветврач.-
Не подчинитесь-будем силой действовать, через милицию, до-
ма вас возьмут, если вы такой темный человек.

- Я? Темный человек?!-вскричал Серый.-Да вы знаете,
где я в свое время работал?!

- Меня это не касается,-ответила врач.-На пункт!-доба-
вила ола еще строже, чем прежде.

Теперь доносчик регулярно должен был ходить на уколы в
определенные дни и часы. Мало приятного, попал как кур во щи:
кобель-за задницу, а доктора - в живот.

А дальше было так.

Как уж они сошлись с Теткой той-неизвестно, но как-то со-
шлись. Может быть, они были знакомы давно (пожалуй, так оно
и было), но в тот день они встретились на улице. Такие чуют
друг друга так же, как рыбак рыбака, дурак дурака, а клеветник
клеветника. Сошлись, значит, и разговорились. Выяснилось, что
он кособочится от укуса собаки с черным ухом.

- Да я же ее знаю! Ей-богу, знаю!- всхрапнула Тетка.-И
меня кусала.

Серый-то знал, что она врет, однако же сказал так:
- Я лично написал заявление, чтобы ее изловили и уничто-
жили. Так подсказывает мне совесть.

- И правильно подсказывает!-с воодушевлением поддер-
жала Тетка.

- А вы тоже напишите... если, конечно, вы честный человек.

-Я? Я не отступлю!

И она в тот же день отнесла заявление туда же, в ветеринар-
ный пункт. В глубине души Серый думал (про себя думал): <Раз
соврала, то пусть-ка тебя доктора - в животик>. Он не любил,
когда ему говорили неправду, и гордился этим. Ну, Тетка и по-
пала тоже как кур во щи: вопила, ругалась, врала по мере на-
добности, в частности про то, что ранка была небольшая и уже
зажила, тыкала пальцем в старый шрамчик на руке и еще кри-
чала, что она, как честная советская женщина, написала для
пользы дела, а ее за то наказывают в живот.

Странно, но почему-то ее отпустили, записав адрес, и сказали,
мол, заедем завтра на дом для выяснения.

Как бы там ни было, но Тетка возненавидела Бима лютой
ненавистью, Серого - тоже, но несколько меньше, хотя он и под-
вел ее под монастырь.

В связи с такими двумя заявлениями через два дня в област-
ной газете появилось объявление:

<Есть основание полагать: собака, беспородный сеттер, ухо
черное, кусает прохожих. Знающих местопребывание таковой, а
также укушенных просим, сообщить по адресу... на предмет из-
ловления для анализа и ликвидации возможных последствий.
Граждане! Берегите свое здоровье и здоровье других - не мол-
чите>... и т.п.

В ближайшие дни немедленно посыпались письма читателей,
В одном из них сообщалось:

<...(такого-то числа и месяца сего года)... бежала собака в на-
правлении к вокзалу (беспородный сеттер, ухо черное), она не
разбирала ничего и перла напрямую; так здоровые духом соба-
ки не бегают - напрямую или наискосок через площадь, а обхо-
дят препятствия или предметы, встречающиеся на пути следова-
ния. Хвост был опущен вниз, и морда была действительно опу-
щена вниз. Вышеупомянутая собака (беспородный сеттер, черное
ухо) вполне опасна, может укусить любого гражданина Советско-
го Союза и даже иностранного туриста, каковые есть, а потому ее
следует ловить и ликвидировать без никаких исследований, о ка-
ковых упомянуто в объявлений в вашей уважаемой нами газете>.

Под петицией стояло двенадцать подписей.

Были и другие письма (всех не упомянешь). Ну, например,
такое: <... Точно такая же собака, но без черного уха, бежала то-
же напрямую>... Или: <Город забит собаками, а которая из них
бешеная, понять невозможно никак>. Или: <И вовсе та собака
не бешеная, сами вы бешеные, витинары>. Или: <Если облиспол-
ком не может поставить на широкую ногу организацию плано-
мерного, рассчитанного на года, уничтожения собак, то куда мы
идем, товарищ редактор? Где план? Где действенная критика и
почему вы к ней не прислушиваетесь? Хлебы-то мы умеем печь, а
вот охранить здоровье трудящегося гражданина-кишка тонка.
Я-честный человек и говорю всегда в глаза одну матку-прав-
ду. И не боюсь я никого, кстати, А вы подумайте над теми мои-
ми словами. Мне уж терпеть нету мочи: пишешь, пишешь, а толку
ноль>.

В общем, писем было так много, что развернулась дискуссия,
следствием чего явилась редакционная статья <Том в квартире>.
где приводились выдержки из письма доцента пединститута. Тот
доцент был явным собаконенавистником. Почему это так, труд-
но догадаться, но воспитательное значение для детей и юношест-
ва его высказывание имели огромное: если они его поймут пра-
вильно, то с малых лет будут душить собак, заботясь о здоровье
трудящихся, а на человека, содержащего дома собаку, будут кол-
лективно и дружно кричать на улице: <Бездельник!> (таким сло-
вом доцент обозвал людей, любящих собак), <Грязнуля!> (тоже
творчество того доцента).

Как уже сказано выше, всех писем перечислить не представ-
ляется возможным, но одно приведем все-таки, последнее. Оно
было из двух строк. Читатель просто задал вопрос: <А на обоих
ухах по черному если - бить?> То был читатель-практик, дале-
кий от абстрактного восприятия мира. Но тем не менее это пись-
мо не попало ни в статью, ни вообще на страницы печати и даже
осталось без ответа. Только подумать! Какое неуважение к за-
просам человека, предлагающего свои услуги.

Есть, есть еще читатель отзывчивый, не перевелся, слава бо-
гу. Такой читатель не пропустит возможности высказаться и зак-
леймить. Так вот и в нашей истории: Бима искали уже по всему
городу, опорочили добрую собаку. А за что? Ладно: пусть он уку-
сил: скажем-это правда, а обстоятельства при укушении и то,
что он бешеный. - это сущая неправда. Заботливый читатель
смешал все это вместе не по своей вине: он не подозревал клеве-
ты, а у нее хоть и короткие, но зато прочные ноги.

Но редактор вовремя заметил, что дискуссия эта - стихийная,
вызванная, видимо, укушенным человеком, дискуссия вовсе не
организованная, а самотечная. И он поступил мудро-дал объ-
явление нонпарелью (тем шрифтом, какой никогда не пропустит
устойчивый читатель): <Собака Черное ухо-поймана. Редак-
ция прекращает дискуссию на эту тему. Рукописи не возвраща-
ются>.

Редактор тот был юморист, чего <читатель-борец> терпеть не
может.

Но то была неправда: Бима цикто не изловил. Просто-напро-
сто Толик, узнав в школе про объявление, нашел перед вечером
квартиру ветврача, позвонил, а когда ему открыли, сказал:
-Я-от Черного уха, от Бима.

Выяснился вопрос незамедлительно: на следующий день То-
лик поехал к Биму и отвел его, трехногого, на ветеринарный
пункт к врачу. Тот осмотрел, сказал:

- Враки-вся эта дискуссия. Собака не бешеная, а боль-
ная. Избитая и изуродованная. Эх, люди!- как-то неопределенно
вздохнул он.

Зато осмотрел больную лапу, ослушал внутренности, выписал
мазь для ноги, дал микстуру для внутренностей и, провожая дру-
зей-мальчика и собаку, спросил на прощание:
- Тебя как же зовут, герой?

- Толик.

- Ты хороший мужик, Толик. Молодец!

Бим, уходя, тоже поблагодарил врача. От него пахло лекар-
ствами, но он вовсе не был больной, а, наоборот, высокий, муже-
ственный человек с добрыми глазами.

<Хороший человек,-сказал ему. Бим хвостом и взглядом.-
Очень хороший вы человек!>

* * *

...Читатель-друг! Не тот читатель, что мнит, будто без его
клеймящих писем собаки поедят всех граждан и гражданок, нет
-не тот. Другой-мой читатель, к тебе обращаюсь. Прости, что
в лирическо-оптимистической повести о собаке я иногда напишу
одну-две сатирические картинки. Не обвиняй в нарушении зако-
нов творчества, ибо у каждого писателя свои <законы>. Не об-
виняй, дорогой, и в смешении жанров, ибо сама жизнь -смеше-
ние: добро и зло, счастье и несчастье, смех и горе, правда и ложь
живут рядом, и так близко друг к другу, что иногда трудно отли-
чить одного от другого. Хуже мне было бы, если б вдруг ты заме-
тил у меня полуправду. Она похожа на полупустую бочку. А ведь
разницу между полупустой и полуполной бочкой доказывать нет
смысла.

Главное, я за то, чтобы писать обо всем, а не об одном и том
же. Последнее вредно. Ты подумай! Если писать только о добре.
то для зла-это находка, блеск; если писать только о счастье, то
люди перестанут видеть несчастных и в конце концов не будут их
замечать; если писать только о серьезно-прекрасном, то люди пе-
рестанут смеяться над безобразным.

Впрочем сказать, я ведь и пишу только о собаке. В подтверж-
дение чему следуют дальнейшие главы занимательных и, замечу
кстати, не всегда веселых историй с нашим добрым Бимом.

________

Глава 10
ЗА ДЕНЬГИ

Благодаря стараниям Толика и Степановны Бим поправлялся.
А недели через две лапа стала заживать, хотя и осталась разла-
пистой. широкой по сравнению с остальными; Бим уже пробо-
вал на нее наступать, но пока еще так, немножко-только про-
бовал. Расчесанная Толиком шерсть придала Биму вполне при-
стойный вид. А вот голова стала болеть не переставая; от ударов
Серого что-то в ней будто сместилось. Иной раз Бим испытывал
головокружение; тогда он останавливался, ждал в удивлении, что
же с ним будет, но потом, слава богу, прекращалось до следую-
щего приступа. Так вот и у человека, травмированного или оше-
ломленного несправедливостью, неожиданно, не сразу, а через
некоторое время, вдруг зашумит в ушах, закружится голова, за-
скочит не туда сердце, и он, покачиваясь, останавливается и ждет
в горестном удивлении, что же с ним будет; потом действитель-
но проходит, а иногда даже и не повторяется. Все бывает и все
проходит. Человек - тоже животное, только более чувствитель-
ное.

...Лишь поздней осенью, уже по устойчивым заморозкам, Бим
пошел на четырех ногах, но так-таки и прихрамывал - нога по-
чему-то стала чуть короче. Да, Бим остался калекой, хотя с го-
ловой дело будто бы и уладилось. Истинно: все бывает и все про-
ходит.

Это еще ничего бы, но хозяина-то нет и нет. И листок письма
давно уже ничем не пахнет, а лежит в углу как обыкновенная,
всегда бесполезная бумага. Бим уже мог бы снова искать друга,
но Толик не спускал с поводка, когда с ним гулял. Толик все еще
боялся и того объявления в газете, и Серого дядьку, да и прохо-
жие иногда спрашивали: <А не та ли это собака, бешеная, с чер-
ным ухом?> Толик не отвечал и быстро уходил, оглядываясь. Он
мог бы сказать: <Нет, не та собака> - и делу конец. Но он не
умел лгать и скрывать свои чувства - страх, опасение, сомнение
и прочее; даже наоборот, все это проявлялось открыто и прямо:
ложь он называл ложью, правду-правдой. Более того, в нем
зарождалось чувство юмора, как одного из способов выражения
справедливости, настоящего юмора, при котором смешное гово-
рится без тени улыбки, хотя обладатель этого чувстна может
внутренне почти плакать. Первым проявлением этого было то са-
мое сочинение, сути которого он сам еще не понимал. Он еще
ничего не понимал как следует, он только смутно начинал дога-
дываться кое о чем.

Итак, мальчик в спортивных осенних брючках и желтых бо-
тиночках, в светло-коричневом пиджачке и осенней ворсовой фу-
ражечке каждый день, перед вечером, шел с хромой собакой по
одному и тому же маршруту. Он всегда был такой чистенький и
опрятный, что любой встречный думал: <Сразу видно-из куль-
турной семьи мальчишка>. К нему уже стали привыкать ближай-
шие к его маршруту жители, а некоторые из них спрашивали друг
друга: <Чей же это такой хороший и смирный мальчик?>

С внучкой Степановны, Люсей, беленькой ровесницей, тихой
и скромной, Толик подружился крепко, хотя почему-то и стеснял-
ся брать ее на прогулки-. Зато в квартире Ивана Иваныча они.
бывало, забавлялись с Бимом, а тот платил им преданной лю-
бовью и неотступным вниманием. Степановна тут же сидела с
вязанием и радовалась, глядя на детей.

Однажды они разравнивали Биму очесы на ногах и подвесок
на хвосте, а Люся спросила:
- Твой папа тут, в городе?

- Тут. Только его утром увозят на работу, а вечером приво-
зят обратно, совсем уж поздно. Страшно устает! Говорит <нервы
напружинились до отказа>.

- А мама?

- Маме всегда некогда. Всегда. То прачка приходит, то по-
лотеры, то портниха, то телефон звонит без конца - никогда ей
нету покоя. Даже на родительское собрание вырваться не может

- Трудно,- вздохнув, подтвердила Люся  чистосердечно, с
грустинкой в глазах. Она ведь и задала Толику вопрос лишь по-
тому, что всегда думала о своих папе и маме. Потому-то и ска-
зала: - А мои папа-мама далеко. Самолетом улетели. Мы с ба-
бушкой вдвоем...-И совсем весело добавила:- У нас два руб-
ля в день, вот сколько!

- Хватает, слава богу,- поддержала Степановна - Десять
буханок белого хлеба купить можно. Куда та-ам! А бывало-то,
давно-то-вспомнишь... Да что та-ам! Аж муторно: сапоги муж-
нины, твоего дедушки, Люся, отдала за буханку...

- А когда это было?- спросил Толик, удивленно вздернув
бровки.

- В гражданскую войну. Давно. Вас и на свете не было. Не
дай бог вам такого.

Толик с удивлением смотрел на Люсю и на Степановну: для
него было совсем непонятно, как это так, чтобы папы и мамы не
жили с детьми и чтобы когда-то хлеб покупали за сапоги.

Степановна угадала его мысли по взгляду:
- Да и уехать нам нельзя: квартиру-то надо оберегать... а то
отнимут... Теперь вот и эту тоже надо оберегать, пока приедет
Иван Иваныч. А как же! Само собой: мы ж соседы с И в а-
н о м  И в а н ы ч е м.

Бим присмотрелся к Степановне и догадался: Иван Иваныч
есть! Но где он? Искать, надо искать. И он стал просить, чтобы
его выпустили. Желание оказалось несбыточным. Он улегся у
двери и стал ждать. Казалось, никто из присутствующих ему не
нужен. Ждать!-вот цель его существования. Искать и ждать.

Толик заметил, что бабушка Степановна говорит неправиль-
но - <соседы>, но теперь, в отличие от первой встречи, промол-
чал, потому что он уже уважал старушку, хотя и не мог бы ска-
зать за что, если бы его спросить об этом. Так просто-Люсина
хорошая бабушка. Вот Бим, любит же он Степановну. Толик так
и спросил:
- Бимка, ты любишь бабушку Степановну?

Бим не только знал всех по имени, не только знал, что без
имени нет ни одного существа, даже самой паршивой собаки, но
он точно исполнял, когда дети приказывали, чьи надо принести
тапки. Он и теперь, по взглядам Толика и Степановны, по ее
улыбке, понял, что речь идет именно о ней, потому подошел, и по-
ложил ей голову на колени.

Степановна раньше была равнодушна к собакам (собака и со-
бака, делов-то!), а Бим заставил ее любить, заставил своей доб-
ротой, доверием и верностью своему другу-человеку.

Теплые и милые эти четыре существа в чужой квартире-три
человека и одна собака. У Степановны на душе было тоже тепло
и спокойно. Что еще надо на старости!

Потом, после, через много лет, Толик будет вспоминать эти
предвечерние часы со светло-сиреневым окном. Будет. Конечно,
будет, если его сердце останется открытым для людей и если пи-
явка недоверия не присосется к его сердцу... Но в тот раз он спо-
хватился:
- Мне надо к девяти домой, В девять - спать, точно. Завт-
ра я тебе, Люся, принесу альбом для рисования и чешские цвет-
ные карандаши - ни в одном магазине таких ни за деньги, ни за
сапоги не купишь. Заграничные!

- Правда?!-обрадовалась Люся.

- А ты папе-то сказал, куда ходишь?-спросила Степановна.

- Не-ет. А что?

- Надо сказать. Как же, Толик? Обязательно..

- Он же не спрашивает. И мама не спрашивает. Я к девяти
всегда дома.

Когда Толик уходил, Бим очень, очень просил, чтобы выпусти-
ли, но тщетна была мольба. Его берегли и жалели, не учитывая
того, что он страдал и тосковал о друге, хотя и любил их.

На следующий день Толик не пришел. А Люся так ждала его
с альбомом и карандашами, каких не бывает в магазинах и ка-
кие не купить за деньги. Так ждала! Она и Биму повторила не-
сколько раз:

- А Толика нету. Толик не идет.

Бим конечно же понял ее беспокойство, да и время прихода
Толика уже прошло, потому он вместе с Люсей заглядывал че-
рез окно на улицу и ждал его с нетерпением.

Но Толик не появился.

<Сказал отцу>,-подумала Степановна, а вслух произнесла:
- Вот тебе и собака... Плохо нам будет без Толика. Кто..же
будет водить Бима?

У Люси сжалось сердчишко, оно предсказывало что-то недоб-
рое.    - Плохо,-согласилась она дрожащим голосом.

Бим подошел к ней, смотрел на ладошки, закрывавшие личи-
ко, и чуть проскулил (не надо, дескать, Люся, не надо). Он пом-
нил, как Иван Иваныч, сида за столом и опершись локтями, иног-
да так же закрывал ладонями лицо. Это было плохо-Бим знал.
Бим всегда в таких случаях подходил к нему, а хозяин гладил
ему голову и говорил: <Спасибо, Бим, спасибо>. Вот и Люся то-
же: отняла ладошку от лица и погладила Бима по голове.

- Ну, вот и все, Люсенька, вот и все. Зачем и плакать? То-
лик придет. Приде-ет, не тревожься, детка. Толик придет,-уте-
шала бабушка.

Бим подхромал к двери, будто хотел сказать: <Толик придет.
Пойдем поищем его>.

- Просится.-сказала Степановна.-Я уж стала его пони-
мать. И не водить нельзя - живность же...

Люся чуть вздернула подбородок и, как-то не похоже-на себя,
сказала твердо:
- Я поведу сама.

Степановна вдруг заметила: взрослеет девочка не по дням,
а по часам. И ей тоже стало горько оттого, что не пришел Толик.

...Девочка с собакой шла по улице. Навстречу-трое мальчи-
шек.

- Девочка, девочка,- затараторил один из них, рыжий Ко-
нопатик,- твоя собачка - мужичок или бабочка?

- Дурак!-ответила коротко Люся.
Все трое окружили Люсю с Бимом, а она готова была за-
плакать от первого в ее жизни хамства. Но, увидев, что шерсть
у Бима на холке встопорщилась и он пригнул голову, вдруг ос-
мелела и крикнула резко:
- Пошли вон!

Бнм так гавкнул, так рванулся, что все трое посыпались в
разные стороны. А Конопатик, отбежав и обидевшись за свой соб-
ственный страх, закричал чибисиным голоском:

- Э! Э! Девчонка с кобелем! Э! Бессовестная! Э! Э!

Люся побежала что было силы домой. Бим, конечно, за нею.
Впервые в жизни он встретил плохого маленького человека -
Конопатика.

После такого случая вновь стали выпускать Бима одного,
по-старому. Сначала Люся выходила за ним и, стоя за углом.
следила, посвистывая по-мальчишески, чтобы далеко не отходил.
Потом Степановна отпустила его ранним утром одного. С этого
раза и вовсе он гулял один, а вечером возвращался и охотно ел.

Надо же тому случиться! Как-то на перекрестке, на переходе,
через трамвайную линию, его кто-то окликнул:
- Бим!

Он оглянулся. Из двери трамвая высунулась знакомая ваго-
новожатая:
- Бим, здравствуй!

Бнм подбежал и подал лапу. Это та же самая добрая жен-
щина, что возила Бима с хозяином на охоту, до автобусной оста-
новки. Она!

- Что-то давно не видать хозяина? Или заболел И в а н  И в a-
н ы ч?

Бим вздрогнул: она знает, она, может быть, к нему и едет!
Когда же вагон тронулся, он прыгнул туда через порожки.
Женщина-пассажир вскрикнула дико, мужчина заорал (<Поше-
ел!>), некоторые смеялись, сочувствуя Биму. Вагоновожатая ос-
тановила трамвай, вышла из кабины, успокоила пассажиров (Бнм
определенно это заметил) и сказала Биму:
- Уйди, Бим, уйди. Нельзя. - Легонько подтолкнула его и
добавила:-Без хозяина нельзя. Без И в а н а  И в а н ы ч а нельзя.

Что ж поделать: нельзя, значит, нельзя. Бим сел, посидел ма-
ло-мало и затрусил в ту сторону, куда поехал трамвай. Тут они
ездили с хозяином, тут - это точно, вот поворот у башни, вот
постовой милиционер,-тут!

Бим бежал по линии трамвая, не пересекая ее даже и на по-
воротах. Милиционер свистнул. Бим на ходу обернулся и побе-
жал своей дорогой. Он уважал милиционеров: такие люди никог-
да его не обижали, ни разу, он помнил и свой первый привод в
милицию, все помнил, умный пес; оттуда они пошли с Дашей до-
мой, и все было хорошо. Больше того, он не раз видел милицио-
нера с собакой - черная такая, сильно серьезная с первого взгля-
да; с нею он даже знакомится когда-то на тротуаре: Иван Ива-
ныч и милиционер подпустили их друг к другу и дали возмож-
ность поговорить вдоволь.

<От пего пахнет лесом>,-сказала черная собака, глядя на
милиционера.

- Были вчера на охоте,- подтвердил Иван Иваныч.

<Какая ты чистюля!>-сказал Бнм черному, завершая закон-
ную процедуру обнюхивания.

<А как же иначе! Работа такая>,- вилял обрубком хвоста
черный.

В знак наметившейся дружбы они даже расписались на од-
ном и том же дереве, внизу.

Нет, милиционер - человек хороший, он собак любит, тут Би-
ма не провести и не обмануть.

И он бежал себе и бежал помаленьку вдоль трамвайной ли-
нии, но только сбоку, так как помнил, что наступать на железные
полосы нельзя - прижмут ногу.

У конечного кольца он дал круг по ходу трамвая и застопо-
рил у остановки. Посидел, посмотрел: люди кругом все добрые.
Так. Это уже хорошо. Отсюда они переходили с Иваном Ивапы-
чем улицу-вон к тому месту с дощечкой на столбе. Бим пошел
туда не спеша и сел рядом с небольшой очередью, ожидающей
автобуса. Присмотрелся: опять плохих людей не видать.

Когда подошел автобус, очередь уползла в дверь, а Бим по-
топал последним, как и полагается всякой скромной собаке.

- Ты куда?- вскричал шофер. Вдруг он глянул еще раз на
Бима и пропел: - Постой, постой. Да ты мне знакомый.

Бим точно понял, что это - тот друг, что взял бумажку из
рук хозяина. И завилял хвостом.

- Помнит, собачья душа!- воскликнул . шофер. Потом поду-
мал и позвал Бима в кабину: - Ко мне!

Бим уселся там, прижавшись к стеночке, чтобы не мешать,
уселся в волнении: ведь именно этот шофер и вез их когда-то до
леса, на охоту.

Автобус рычал и рычал, ехал и ехал. Замолчал он у той оста-
новки, где Бим всегда выходил с Иваном Иванычем в лес. Тут-то
Бим и загорелся! Он царапался в дверь, скулил, просил слезно:
<Выпусти. Мне сюда и надо>.

- Сидеть!- строго крикнул шофер.

Бим подчинился. Автобус снова зарычал. Один из пассажиров
подошел к шоферу и спросил, указывая на Бима:
- Твоя собачка?

- Моя.- ответил тот.

- Ученая?

- Не очень... Но умная. Видишь? Смотри: лежать!
Бим лег.

- Может, продашь собачку? Моя померла, а я стадо овец
пасу.

- Продам.

- Сколько?

- Четвертную.

- Ого!-произнес пассажир и отошел, предварительно потре-
пав Бима за ухо, приговаривая:-Хорошая собака, хорошэя.
Очень знакомы эти добрые слова Биму, слова хозяина. И он
вильнул хвостом чужому.

Бим теперь вовсе не знал, куда едет. Но, глядя в ветровое
стекло из кабины, он примечал путь, как и всякая собака, едущая
впервые по новому месту: так уж у собак заведено - никогда не
забывать обратный путь. У людей этот инстинкт с веками пропал
или почти пропал. А зря. Очень полезно не забывать обратный
путь.

На одной из остановок тот Хороший человек, от которого пах-
ло травой, вышел из автобуса. Шофер тоже вышел, оставив Би-
ма в кабине. Бим следил за ними, не спуская взора. Вот шофер
указал в сторону Бима, вот он взял за плечо Хорошего человека,
а тот, улыбнувшись, достал бумажки и отдал их, затем, переки-
нув рюкзак через плечо, вошел в кабину, снял с себя пояс, прице-
пил Бима за ошейник и сказал:

- Ну, пойдем.- А в нескольких шагах от автобуса, обернув-
шись, спросил: - Зовут-то его как?

Шофер вопросительно посмотрел на Бима, потом на покупа-
теля и ответил уверенно:
- Черное ухо.

- А ведь не твоя собака? Признайся.

- Моя, моя. Черное ухо, точно.- И поехал.
Итак. Бим был продан за деньги.
Он понимал, что происходит не то, совсем не то. Но человек,
пахнущий травой, был явно добрый, и Бим пошел с ним рядом,
печальный и расстроенный.

Шли, шли они молча, и вдруг тот человек обратился непосред-
ственно к Биму:
- Нет, ты не Черное ухо: так собак не зовут. А найдется твой
хозяин-отдаст мне мои пятнадцать рублей. Что за вопрос?

Бим смотрел на него, склонив голову набок, будто хотел ска-
зать: не понимаю тебя, человек.

-А ты брат, видать, с о б а к а умная, х о р о ш а я.
Вот и еще раз он сказал слова, так часто повторяемые хозяи-
ном. Теперь Бим завилял хвостом в знак благодарности за ласку.

- Ну, раз такое дело, живи со мной,- заключил человек.
И пошли они дальше. Раза два Бим в пути все же пытался
упираться, натягивал поводок и указывал взглядом назад (отпу-
сти, дескать, мне-не туда).

Человек останавливался, гладил пса. говорил:
- Мало бы что... Мало бы что.

Тут бы-пустяк: хватить за поясок разок-другой и-пополам.
Но Бим знал: поводок для того, чтобы за него водили, чтобы со-
бака шла не дальше и не ближе положенного. И прекратил свои
просьбы.

Шли они сначала лесом. Деревья были задумчивыми и молча-
ливыми-голые, холодные, успокоенные морозцем; трава в лесу
пожухлая, немощная и перепутанная, скучная. Тоска Биму, да и
только.

Потом потянулись озимые, ковром укрывшие землю, мягкие
и веселые. Стало Биму тут немного легче: простор, неимоверно
много неба, веселое посвистывание человека рядом - это всегда
было хорошо при Иване Иваныче. Но когда дорога пошла по зя-
би-опять веселого мало: земля черновато-серая с крапинами
мела, а комков на ней никаких: казалась она мертвой, местами
полумертвой-распыленная, изношенная земля.

Человек сошел с дороги, потоптал каблуком зябь и вздохнул.
- Плохо, брат,-сказал он Биму.-Еще одна-две ч е р н ы х
б у р и, и конец землице. П л о х о, б р а т...

Слова <плохо, брат> Биму очень хорошо знакомы от Ивана
Иваныча, и он знал, что это означает уныние, печаль или <что-то
не так>, а слова <черная буря> он принял, как <черное ухо> в не-
известной ему интерпретации. Однако то, что это относится к зем-
ле, Биму понять недоступно. Человек явно догадался об этом:

- Конечно, ты - собака, и ты ничего не смыслишь. А кому
скажешь? Вот я тебе, ч е р н о у х, и жалуюсь... Погоди-ка!..-Он
посмотрел на Бима и добавил:-А пущай-ка ты будешь Черно-
ух. Это по-собачьему-Черноух. Само вырвалось, так тому и
быть.

Ну и что? Еще не доходя до деревни, Бим уже знал, что он
теперь-Черноух: человек-то много раз ласково повторял:
- Черноух-это хорошо.-Или так:-Молодец, Черноух,
идешь хорошо.- Или в том же роде, но обязательно <Черноух>.

Так, за деньги, люди продали доброе имя Бима. Хорошо хоть,
Бим не знал этого, как не знал и того, что за те бумажки иные
люди могут продать честь, верность и сердце. Благо собаке, не
знающей этого!

Но Бим теперь обязан забыть свое имя. Что ж поделаешь-
тому, значит, быть. Только не забудет он своего друга, Ивана
Иваныча. Хотя жизнь пошла иная, нисколько не похожая на все,
что было в прошлом, но е г о забыть он не мог.

__________
 

Глава 11
ЧЕРНОУХ В ДЕРЕВНЕ

Деревня, куда привезли Бима, прямо-таки удивила его. Здесь
тоже жили люди, но все было не так, как там, где он родился и
вырос. Домики маленькие-прямо на земле, без никаких лест-
ничных площадок, без многочисленных порогов, двери не щелка-
ют замками. Ночью, правда, двери запирают на засов изнутри.
Все домики покрыты ребристыми серовато-белыми листами. Ут-
ром, в одно и то же время, из каждого домика идет вверх дым,
но, однако же, они не едут и не улетают никуда, а стоят себе ров-
ненько рядами и дымят тихо и мирно, без скрежета.

Но самым поразительным для Бима (теперь Черноуха) оказа-
лось то, что вместе с людьми здесь живут разные животные и
птицы: коровы, куры. гуси, овцы, свиньи, знакомство с которыми
состоялось не сразу. У животных, позади каждого людского до-
мика, свои домики, покрытые иной раз соломой, а иной раз камы-
шом и огороженные невысокой просвечивающей стеной из пере-
крученных палок и хворостин. И никто никого не трогает-ни
люди животных и птиц, ни животные людей, и никто ни в кого
не стреляет из ружья.

В первый день Биму постелили сена в углу сеней. Человек
привязал его за веревку, хорошо накормил и куда-то ушел, на-
дев плащ. Остаток дня Бим провел в одиночестве, при полной
тишине и безмолвии. Перед вечером он услышал, как зашуршали
копытцами по земле овцы, как они вошли во двор, как промыча-
ла корова внутри сарая (чего-то просила). А вскоре пришел и
человек тот, но теперь с мальчиком в плаще, в сапогах, на голо-
ве шапка, в руках длинная палка. Лицо у него было такое же ко-
ричневое, как у доброго человeкa, а пахло от мальчика овцами.

- Ну, Алеша, смотри нового товарища,- сказал взрослый
мальчику.

Они подошли к Биму вплотную.
- Папаня, а не укусит?

- Нет, Алеша, такие не кусаются... Ух ты, Черноух... Черно-
ух-хорошая собака.-И легонько похлопывал его по боку.

Бим лежал и настороженно рассматривал мальчика. Тот то-
же погладил:

- Черноух... Черно-ух...- И обратился к взрослому: - Папа-
ня, а если отвязать - не убежит?

- Подождем пока.-Он ушел в дверь, внутрь дома.
Бим встал, присел, подал мальчику лапу, чем и сказал: <Здрав-
ствуй. Ты-хороший>.

- Папаня!- крикнул мальчик.- Папаня, иди-ка!

Тот вернулся.

- Здравствуй, Черноух!- протянул ладонь мальчик.

Бим еще раз поздоровался. Оба человека явно одобряли его
вежливость. Эти первые минуты знакомства были важными для
Бима: он узнал, что того, кто привел его сюда, зовут Папаня, а
мальчика - Алеша. Даже обыкновенные, ничем не примечатель-
ные дворняги скоро узнают имена людей, а Бим... Да что там го-
ворить! Мы уже знаем, что это за собака.

Потом, уже в сумерках, пришла и женщина. Эта была одета
странно: голова укутана двумя платками, ватник на ней натя-
нут барабаном, штаны такие же, как у той доброй женщины на
железной дороге, что забивала костыли. Но от этой пахло землей
и свеклой (сладкий такой корень, каким и Бим, бывало, не брез-
говал). Она вошла в дом, о чем-то там говорила с мужчинами,
сразу же протопала через сени во двор с ведром в руках. Теперь
Бим установил, не сходя с места: одна дверь из сеней-на улицу,
другая - к животным, третья - в дом. Но до них не дотянуть-
ся - не пускает веревка. Вот пока и все, что узнал Бим.
Он снова лег.

Пахнет овцами, сильно пахнет, со двора. Что такое овцы-
Бим знал давно. Они живут, как думалось раньше, стадом и хо-
дят по полю и ничего не делают, только едят и кричат. А около
них, бывало, всегда человек в брезентовом плаще, с длинной
палкой с крючком на конце; один такой как-то подходил к Биму и
Ивану Иванычу, когда они отдыхали у стога сена, жал руку хозя-
ину, и еще с ним был большой лохматый пес. Бима он встретил
воинственно. Сначала бежал на него с разлету и лаял жутко, но
Бим тогда лег на спину, подняв лапы вверх, и сказал: <В чем
дело? Разве я в чем-то виноват?>

Корректность, конечно, победила грубость, а Лохматый пес,
обнюхав Бима, полизал живот, отошел немного и расписался на
камне. Бим сделал то же самое. В общем, это означало: миру-
мир. А пока хозяин Бима разговаривал с хозяином Лохматого,
они поиграли в догонялки и пятнашки, при этом Бим оказался и
быстрее, и увертливее настолько, что заслужил нескрываемое
уважение нового знакомого. Когда они расставались (надо же
было идти за хозяевами!), то понюхали камень и переглянулись.
так:
<Ты приходи когда-нибудь сюда>.- сказал Бнм и попрыгал
дальше.

<Эх. работа...>-сказал Лохматый и поплелся к стаду, опу-
стив голову.

Так было. Вот и теперь пахнет овцами. Бнм не мог не вспом-
нить Ивана Иваныча при этом тревожащем память запахе: в чу-
жих сенях, в чужом доме. в полутемноте сумерек, без людей, ему
стало тоскливо-тоскливо.

Потом он услышал, как о железо ритмично жужжали какие-то
струйки: жжих-жжих! жжих-жжих! Бим не знал, что это такое -
жжих-жжих! жжих-жжих! Незнакомые звуки замолкли, и тот-
час со двора, с тем же ведром, вошла женщина. А из ведра пах-
ло молоком. Знаменито пахло! В городе такого запаха от молока
Бим не чуял ни разу, а это-другое, но все же молоко-это точ-
но. В городе молоко не пахнет человеческими руками, разными
приятными травами и совсем не пахнет коровой - вот что уди-
вительно. А здесь все это вместе смешалось в восхитительный
аромат, поражающий своей обаятельной, какой-то розовой паху-
честью. Не будем спорить: уж если человек иногда отличает мо-
локо от <молока>, то как же не заметить того нашему Биму, об-
ладающему сверхдальним чутьем, как не поразиться запаху, в
котором человеческие руки перемешаны с цветами и травами. По-
тому-то он и вскочил быстро, да и повилял хвостом женщине.
Но вряд ли она могла понять восторг Бима.

За долгие четыре года своей жизни он, к сожалению, так ни
разу и не видел, как доят коров, А молоко пахнет все-таки коро-
вой. Какая-то неясность так и оставалась у Бима: он кое-чего не
знал. Впрочем, мало ли чего не знает любая собака? В этом ни-
чего зазорного нет. А если какой пес и скажет, допустим, что он
все знает и уверен в том, что может поучать, как и что делать
и куда бежать, то даже курица ему не поверит; мало ли что он
сильнее курицы - не поверит. А такие собаки бывают, скажу я
вам. Например, скоч-терьер, возьмите вы его: он делает вид, что
его голова-кирпич набита разными идеями (борода! длинные усы
и брови! философ!), а на деле-бестолковый, командует, ругает-
ся на хозяина день при дне, как нервнобольной, финтит беспре-
станно. А толку? Да никакого! Одна внешность. А внутри пух
либо вовсе пустота.

Нет, Бим-другое дело: он искренен и прям сердцем. Если
чего не знает, то такой и вид подаст: чего не знаю, того не знаю.
Если кого не любит, так и скажет: <Ты - нехороший человек.
Иди отсюда! Гав!> И взлает иной раз так, что-дай бог!

Женщину же, которая добывает где-то такое божественное
молоко, он не мог не уважать. Потому-то он все смотрел и смот-
рел на ту дверь, в каткую она ушла с ведром.

Но кто-то подошел с улицы и решительно распахнул дверь.

<Кто?-однозначно спросил Бим.- Гав!>

Вошедший шарахнулся из сеней обратно. Из дома выскочил
Папаня, включил в сенях свет и спросил:
- Кто тут?

- Я, бригадир,-ответил незнакомец.

Затем он вошел в сени, они пожали друг другу руки (значит,
друзья-лаять не положено) и подошли к Биму.

Папаня присел на корточки, гладил Бима и говорил:
- А ты молодец: Черноух. Молодец - службу знаешь. Хоро-
ший пес.- Отвязал его и впустил в комнату,

Самое важное: в комнате была и хромая курица. Бим прице-
лился на нее, сделал стойку, приподняв переднюю лапу, но как-то
неуверенно, а это означало, что он говорит присутствующим:
<Что за птица? Что-то не приходилось...>

- Смотри, бригадир!-воскликнул Папаня.-Да он же золо-
той пес, Черноух,- на все руки!

Но поскольку курица - ноль внимания на Бима, то он сел,
все же искоса посматривая на нее, что на собачьем языке озна-
чало короткие и много вмещающие слова: <Надо же... Туда же!..
Ты еще мне!> И обратился взором к присутствующим:

- И кур не тронет!- восторгался Алеша.

Бим внимательно наблюдал за ним, глядя в лицо.
- А глаза! Маманя, а глаза! Как человечьи,- радовался
Алеша.-Черноух, иди к о  м н е... к о  м н е!

Разве Бим не отзывался на искреннюю радость? Он подошел к
Алеше и сел около него.

За столом пошла беседа. Папаня распечатал бутылку, Мама-
ня подала еду. Бригадир выпил из стакана все. Папаня-тоже.
Маманя - тоже. Алеша почему-то не выпил, а ел ветчину и хлеб.
Он бросил кусочек хлеба на середину пола, но Бим не сдвинулся
с места (надо же было сказать <Возьми!>).

- Интеллигент, должно быть,-заметил   раскрасневшийся
бригадир,-хлеб не кушает.

Курица прихромала и утащила тот кусочек, предназначен-
ный Биму. Все смеялись, а Бим внимательно-внимательно смот-
рел на Алешу: не до смеха, если нет взаимопонимания даже и в
атмосфере дружбы.

- Подожди-ка, Алеша,- сказал Папаня. Он положил кусо-
чек хлебца на пол, отогнал курицу и обратился непосредственно
к Биму:- Возьми, Черноух. Возьми!

Бим с удовольствием проглотил вкусный кусочек хлеба, хотя
и был сыт.

Бригадир тоже положил так же кусочек ветчины.
- Нельзя!- предупредил он.

Бим сидел. Курица бочком-бочком подхрамывала к ветчине,
но, только-только хотела схватить, Бим фыркнул на нее, чуть не
толкнув носом. Та закостыляла под кровать. Одним словом, ко-
медия, да и только.

- Черноух, возьми!-разрешил бригадир.
Бим вежливо скушал и этот кусочек.

- Все!- кричал Папаня. Он говорил громко, а покраснев,
стал еще добрее.-Черноух-чудо преестественное!-И даже
обнял его.

<Хорошие люди>,- подумал Бим. Еще ему понравились усы
у папани, мягкие, шерстяные, что он ощутил, когда тот обнимал.

А дальше пошел такой разговор, из которого Бим понял толь-
ко одно слово - <овцы>, но зато точнехонько определил, что двое
мужчин вначале стали спорить.

- Ну, Хрисан Андреевич, давай о деле.- Бригадир положил
руку на плечо Папани.-Овцы хотят есть иль не хотят?

- Хотят,-ответил  Папаня.-Только мой срок  кончился,
мне-до Покрова, а Покров прошел.

- Овцы частные, личные, а не колхозные, и они тоже желают
кормиться. Мне уж колхозники уши прозудели: снега нету, корм
под ногами есть, овца должна до снегу на подножном. И правиль-
но говорят.

- <Овца-до снегу>... А я железный? А Алешка тебе-же-
лезный?

-До снегу, Хрисан Андреевич,-твердил бригадир.-Плату
положим двойную. Понял?

- Не буду,-твердил Папаня.-Баба моя на свекле закисла
- надо помогать, а ты - <до снегу>.

Но все-таки они похлопали но рукам друг друга вполне со-
гласно и кончили твердить <овцы до снегу>. Затем бригадира
проводили на крыльцо все втроем, забыв про Бима.

Что ж, он тоже вышел на крыльцо, обежал вокруг двора, по-
стоял за плетнем, постоял, втянул запахи овец, с какими связа-
но одно из воспоминаний о любимом и единственном человеке, и
присел в нерешительности.

Ночь. Осенняя темная ночь в деревне, тихая, притаившаяся от
зимы, хотя и готовая ее встретить. Все в этой ночи неизвестно
Биму. Собаки вообще не любят путешествовать ночами (разве
что бродячие, избегающие людей, потерявшие веру в человека).
а Бим... Что и говорить! Бим сомневался пока. Да и Алеша-
такой хороший маленький человек.

Сомнения прервал голос Алеши. Он тревожно, во весь голос
закричал:
- Черноу-ух!

Бим подбежал и вошел за ним в сени. Алеша уложил его на
место, подоткнул сено с боков, поласкал и ушел спать.

Все затихло. Не слышно ни трамвая, ни троллейбуса, ни гуд-
ков - ничего привычного.

Новая жизнь началась.

Сегодня Бим узнал, что Папаня-еще и Хрисан Андреевич,
еще он же-Отец, а Маманя-еще и Петровна. Алеша же-
так Алеша и есть. Кроме того, курицу он не презирал, но и не
уважал: птица, по собачьему разумению, должна обязательно ле-
тать, а эта только ходит, потому и недостойна уважения, как бес-
крылая и дефективная к тому же. Но вот овцы: они напоминают
об Иване Иваныче: от Алеши пахнет овцами тоже... От Петров-
ны - землей и свеклой... А такие запахи земли всегда волновали
Бима. Может быть, и Иван Иваныч сюда придет...

Бим уснул, притеплившись в духовитом сене. В таком сене,
дух которого вызывает невольную улыбку, даже человек засыпа-
ет немедленно, и от запаха свежего сена у него возникает в очах
голубой свет перед сном. Бим же был далеко чутьистее человека.
поэтому каждый тончайший оттенок этого аромата успокаивал,
ублажал его тоску.

Разбудил Бима крик петуха. Когда-то он его слышал не раз,
но не так близко, а этот - прямо за стеной, громко, протяжно.
гордо: <Ку-ка-ре-ку-у-у!> Ему откликнулись все петухи на селе.
(Несколько позже Бим узнает, что этот петух-запевала и что
такие петухи бывают сердитые.). Бим сидел и слушал удивитель-
ную музыку; дальше она перекатывалась волнами по селу-то
ближе, то дальше, в зависимости от того, кому подходила оче-
редь, что ли, а последним, в одиночку, прокричал какой-то немощ-
ный кукарешник, сипло, коротко и неподобно петуху, заслужива-
ющему уважения. Потом, со временем, Бим разберется, что имен-
но такие петухи-трусы, убегают даже от чужого петуха, вры-
вающегося во дворовые владения, хотя по всем правилам курино-
го общежития этот трус обязан защищать покой подведомствен-
ных ему кур. А он убегает, идол. Зато именно такой петух безжа-
лостен к чужим цыплятам - клюет, падаль такая, между тем как
любой петух, если он не лишен чувства собственного достоинст-
ва, никогда не клюнет цыпленка, забредшего невесть откуда. Та-
кой вот и пропел последним, и только тогда, когда убедился, ви-
димо, что не ошибся во времени. Люди назвали бы такого пету-
шишку конъюнктурщиком, но Биму было просто-напросто смешно.
Кстати, Бим вовсе не представлял, ввиду отсутствия опыта, что
по таким задохлым полупетухам никто никогда не отсчитывает
время.

Бим прилег и задремал. Вдруг снова прокатилось по селу из
конца в конец песнопение. И Бим снова сел и снова слушал с
большим удовольствием. Потом - в третий раз, еще сильнее, го-
лосистее и, право же, возвышеннее. Ах, здорово поют! Вот уж
здорово! А что они вытворяли где-то вдали, представить невоз-
можно! Бим пока не знал, что это раздеклешивали хором на кол-
хозной птицеферме, по неписаным нотам, белые как кипень, само-
уверенные петухи-красавцы, а в тот раз - не будь он запертым в
сенях,-он обязательно сбегал бы посмотреть и послушать, по-
ближе такое чудо. Но сени были его клеткой.

В щель двери мало-помалу расслабленно вползал серенький
осенний рассвет. Бим встал, обследовал сени: стоит кадушка с
зерном, в одном углу-закромок с початками кукурузы, в дру-
гом - кочаны капусты. Вот и все.

Вышла с ведром Петровна. Бим ее приветствовал. Она - во
двор, и Бим - во двор, следом. Она села под корову, Бим - не-
подалеку. Струйки зазвенели о ведро, а Бим засеменил передни-
ми лапами от удивления: молоко! Корова стояла смирно и жева-
ла про себя, без ничего - будто шептала и булькала симпатич-
ная живая цистерна с открытыми краниками.

Петровна окончила дойку, позвала Бима (<Черноух>). нали-
ла ему в миску молока, сказала: <Нельзя>, чуть постояла, ска-
зала: <Возьми>, засмеялась добрым смехом и заторопилась в дом.

Ах, боже мой, какое же это было молоко! Тепленькое, духови-
тое, тут тебе и травами отдает, и цветами, полем-всем вместе.
а еще (теперь уж точно!), еще-руками самой Петровны, а не
просто человеческими руками вообще, как показалось Биму вче-
pa на расстоянии. Бим вылакал все, вылизал, сделал утренний
туалет и быстренько обследовал двор. Корова приняла его с пол-
ным доверием, даже лизнула в голову, за что Бим притронулся
языком к ее шершавому, молочно-пахучему носу; овцы из-за пе-
регородки потопали на него копытцами, вроде бы угрожая, но тут
же и успокоились, поскольку уточнили, что Бим не имеет никаких
агрессивных намерений; свинья и два поросенка в первый раз не
удостоили Бима вниманием, а просто перехрюкнулись между со-
бой иронически и даже не пошевелились, хотя и лежали голова-
ми к Биму, у решетки. Так приняли его четвероногие. Но вот ку-
ры-это да-а! Собственно, не сами куры, а красный петух. Он,
как только слетел с насеста, захлопал крыльями и зло заворчал:
<Ко-ко-ко-ко-ко!> Да и бросился на Бима коршуном. Красный
петух с красным гребнем ударил грудью и когтями собаку. (Вот
какие петухи бывают!) Бим рыкнул на него в ответ и ударил ла-
пой наотмашь. И тут, в ту же секунду, петух, повесив крылья и
пригнувшись, побежал в угол двора к курам, собравшимся бес-
покойной стайкой участливых зрителей; бежал он от Бима в со-
вершеннейшем унижении, а подскочил к ним уже героем. Да еще
и закричал: <Вот как я его! Вот как, вот как!> Куры в один голос
явно хвалили петуха изо всей куриной силы. И что же вы дума-
ете? Бим пристально посмотрел на петуха даже с уважением. Как
ни говори, а Бим еще не видел, чтобы птица напала так смело на
собаку. А это все-таки что-то значит.

- Что тут за переполох?- спросил Хрисан Андреевич, выхо-
дя из сеней во двор. И курам: - Цыть-те, вы! Собаки испугались.
оглашенные.- Взял Бима за ошейник, подвел к курам, постоял
так с ним и отпустил.

Бим отошел и отвернулся: а ну их! С тех пор петух и куры не
подходили к собаке, но и бояться особо не боялись, а так - про-
кокочет иная и - в сторону с пути Бима. А ему что? Ходят куры,
не летают, не плавают: опять же, никто в них не стреляет.-зна-
чит, не птица, а так себе-смехоподобное существо. Петух-это,
конечно, да: и на крышу взлетит, и предупредит о приближении
чужого чуть ли не раньше Бима, да и руководит достойно - сам
червяка не съест, а скличет подчиненных и, бывает, поделит даже.
Так что петух вполне заслуживает своего звания.

Ввиду того, что Бима пока не выпускали со двора еще с не-
делю, он как-то само собой стал тут за главного: ляжет посреди
двора и следит глазами. Кур он уже знал в лицо всех на четвер-
тый день, а когда залетела через плетень чужая курица, он ее
так разогнал, так разогнал, что она долго еще тараторила, то убе-
гая куда-то, то возвращаясь и топчась на одном месте, огляды-
ваясь в страхе и любопытстве. Смех, да и только!

Поросенок, например, тот сам предложил знакомство на ко-
роткую ногу: подошел к Биму, хрюкнул, чуть-чуть толкнул его
влажным пятачком в шею и смотрел глупенькими белобрысыми
глазенками. Бим лизнул его в пятак. Тому неимоверно понрави-
лось: он подпрыгнул от удовольствия и стал копаться около Бима,
подковыривая под ним землю. Бим снисходительно перешел на
другое место, а хрюшка опять к нему: поворчала что-то непонят-
ное (свиньи и собаки не понимают друг друга так же, как иност-
ранцы) да и улеглось, прижавшись к теплой шерстистой спине
Бима. Поэтому, когда в один из холодных дней Биму стало не по
себе (дверь в сени закрыта на день), то никто во дворе не уди-
вился тому, что Бим спал между поросятами на мягкой, подстил-
ке. подогреваемый с двух сторон. Против такой дружбы и мама
поросят не возражала, даже наоборот, каждый раз, как Бим вхо-
дил в их жилище, она энергично стонала от прилива дружелюбия,
но вовсе не от боли. Кстати, такую особенность свиного языка
Бим отметил без труда, хотя и дальше этого он в языкознании
не продвинулся и потом. Пожалуй, это и не столь важно-знать
язык. Собака и свинья - разные по всем статьям, но это не ме-
шает им жить в мире и согласии.

Кормили Бима очень хорошо; а кроме того, и поросята,- уже
росленькие, в полроста от Бима,- не возражали, если он у них
иногда снимал пробу из корытца. Каждое утро он получал около
литра молока, что здесь не считалось ни во что. Казалось бы, что
еще нужно собаке? Но двор есть двор, клетка-лагерь, огорожен-
ный плетнем и всегда закрытыми воротами и калиткой. Не для
охотничьей собаки это дело - лежать, караулить кур, воспиты-
вать поросят,-нет и нет, да еще с чаким выдающимся чутьем,
каким, как мы уже давно знаем, обладал наш Бим.

Он уже привык ко двору, к его населению, не удивлялся сытой
жизни. Но когда с луга тянул ветер, Бим беспокойно ходил, хо-
дил от плетня к плетню или становился на задние лапы перед
плетнем же, будто хотел, хоть немного, приблизиться к высоте, и
смотрел вверх, в небо, где летали голуби - легкие, вольные. Что-
то внутри сосало, а он смутно догадывался, что при такой сыто-
сти и хорошем обращении не было чего-то самого главного.

... Ах, голуби вы, голуби, ничего-то вы не знаете о сытой соба-
ке в неволе!

Бим почувствовал еще и то, что доверия к нему нет, раз не
выпускают. Каждое утро Хрисан Андреевич с Алешей выгоняли
своих овец со двора и уходили с ньми на весь день, в плащах, с
палками. А Бима, как он ни просился, оставляли во дворе.

И вот однажды Бим лежал, уткнувшись носом в плетень, а ве-
тер приносил вести: луг есть, где-то недалеко есть и лес. Свобо-
да рядом! Увидел в щелку - пробежала собака. Тогда-то ему и
стало невмоготу. Он копнул лапой землю под плетнем раз, дру-
гой, копнул еще и пошел трудиться изо всех сил: передними ко-
пал и совал землю под себя, а задними выбрасывал дальше; да-
же разлапистой можно работать, хоть и не в полную мочь.

Неизвестно, что произошло бы потом, но когда Бим почти
уже закончил подкоп, вошли во двор овцы. Они увидели, как зем-
ля брызжет из-под плетня, и шарахнулись обратно в калитку,
где стоял Алеша, пригнавший их с пастбища. Овцы сбили Алешу
с ног и вдарились вдоль улицы как помешанные. Алеша побежал
за ними, а Бим не обращал внимания ни на что: копал и копал.

Но подошел Хрисан Андреевич, взял его за хвост. Бим замер
в своей норе, будто неживой.

- Затосковал, Черноух?- спросил Хрисан Андреевич, ле-
гонько подергивая за хвост, тем и приглашая Бима обратно.

Бим вылез. Что поделаешь, если тебя тянут за хвост!
- Что с тобой, Черноух?!- удивился. Хрисан Андреевич и от-
странился, оторопев.- Уж не сбесился ли ты?

Глаза у Бима налились кровью, он нервно подергивался, водя
носом из стороны в сгорону, часто-часто дышал, будто только-
только кончил напряженную охоту. Он беспокойно забегал по
двору и наконец стал царапаться в калитку, оглядываясь на Хри-
сана Андреевича.

Тот, стоя посредине двора, глубоко задумался. Бим подошел, к
нему, сел и говорил глазами совершенно отчетливо. <Мне надо
туда, на простор. Пусти меня, пусти!> Он просяще вытянулся на
животе и заскулил так тихо и жалобно, что Хрисан Андреевич
нагнулся и стал его ласкать:
- Эх, Черноух, Черноух.. И собака хочет воли. Куда-а там!-
Затем зазвал Бима в сени, уложил на сено, привязал на веревку
и принес миску с мясом.

Вот и все. Грустно. Сытая жизнь без свободы опротивела
Биму.

К мясу он не притронулся.

____________

Глава 12
НА ПРОСТОРЕ ПОЛЕЙ. НЕОБЫЧНАЯ ОХОТА. ПОБЕГ

Утром, как и ежедневно, в доме Хрисана Андреевича
все повторилось по заведенному порядку: пружина трудо-
вого дня начала распускаться с последних, третьих пету-
хов, потом промычала корова, Петровна подоила ее и за-
топила печь; Алеша вышел поласкать своего, теперь уже
любимого Черноуха, Папаня задал корм корове и свинь-
ям, посыпал зерноотходы курам, после чего все сели за
стол и позавтракали. Бим в то утро не прикоснулся даже
к ароматному молоку, хотя Алеша и просил его, и угова-
ривал. Потом, пока родители хлопотали по дому, Алеша
принес воды и вычистил котух коровы и еще раз просил
Бима поесть, совал его нос в миску, но, увы, Черноух не-
ожиданно стал почти совсем чужим. Под конец сборов на
работу Хрисан Андреевич наточил огромный нож и засу-
нул его над дверью.

С солнцем Петровна укуталась в свои толстые одежды
и платки, взяла сумку и тот огромный нож, что точил Па-
паня, и ушла. За нею, надев плащи, вышли во двор Але-
ша с отцом и, слышно, выгнали овец на улицу.

Неужели оставили Бима одного да еще на привязи в
полутемных сенях? Бим не выдержал - взвыл горько и
безнадежно.

И вот открылась дверь с улицы, вошел Хрисан Андрее-
вич, отвязал Бима и вывел на крыльцо, потом запер дверь
снаружи, направился к стайке овец, около которых стоял
Алеша, передал ему из рук в руки Бима на веревке, сам
зашел впереди овец и крикнул:
- Пошли, пошли-и!

Овцы двинулись за ним вдоль улицы. Из каждого дво-
ра к ним присоединялись то пяток, то десяток других, так
что в конце села образовалась порядочная отара. Впере-
ди все так же шел Хрисан Андреевич, позади Алеша с со-
бакой.

День выдался морозный, сухой, земля под ногами твер-
дая, почти такая же, как асфальт в городе, но более коря-
вая; даже запорхали густо снежинки, заслонив на короткое
время и без того холодное солнце, но тут же и перестали.
Это была уже не осень, но еще и не зима, а просто насто-
роженное межвременье, когда вот-вот заявится белая зима,
ожидаемая, но всегда приходящая неожиданно.

Овцы бодро постукивали копытцами и блеяли, перего-
вариваясь на своем овечьем протяжном языке, понять ко-
торый, ну, право же, совершенно невозможно. Присматри-
ваясь, Бим заметил: впереди отары, пятка в пятку за Хри-
саном Андреевичем, шел баран с кручеными рогами, а по-
зади всех, прямо перед Алешей, хроменькая маленькая
овечка, Алеша изредка легонько подталкивал ее крючком
палки, чтобы не отставала, и тогда кричал:
- Папаня, осади малость! Хромушка не тянет!
Тот замедлял шаг не оборачиваясь, а вместе с ним
сбавляло ход и все стадо.

Бим шел на веревке. Он видел, как важно выступал
Папаня перед овцами, как они подчинялись малейшему
его движению, как Алеша по-деловому, сосредоточенно,
следил за овцами сзади и с боков. Вот одна из них отде-
лилась и, пощипывая желтоватую травку, потянула в сто-
рону от стада. Алеша побежал с Бимом и крикнул:
- Куда пошла-а?! - И бросил перед нею свою палку.

Овца вернулась. Слева сразу три пожелали проявить
самостоятельность и побрели себе к зеленоватому пятну,
но Алеша так же побежал и так же поставил их на свое
место. Бим очень быстро сообразил, что ни одна овца не
должна отлучаться от сообщества, а в очередной пробеж-
ке с Алешей он уже гавкнул на ту овцу, что нарушала по-
рядок и дисциплину. <Гав-гав-гав!> - так же беззлобно,
как и Алеша, предупредил он нарушительницу, то есть:
<Куда пошла-а?!>

- Папаня! Слышишь? - крикнул Алеша.

Хрисан Андреевич обернулся и прокричал одобри-
тельно:
- Молодец, Черноух!

На склоне яра он поднял над головой палку и еще про-
кричал так же громко:

- Распуска-ай! - А замедлив шаг, двигался теперь
поперек хода отары.

Алеша стал делать то же самое, как и отец, но здесь,
позади, он шагал торопливо, иногда перебежкой, прижи-
мая овец к Хрисану Андреевичу. И тогда отара мало-по-
малу расходилась все шире и шире и наконец, не переста-
вая щипать травку, выстроилась в одну линию, не гуще,
чем в три-четыре овцы. Теперь Хрисан Андреевич остано-
вился лицом к овцам, окинул взором строй, а рядом с ним
пристроился и баран-вожак. Пастух достал из сумки бу-
ханку хлеба, отрезал корку и отдал ее почему-то тому ба-
рану. Бим не мог знать, что баран-вожак обязательно дол-
жен не только не бояться, а любить пастуха, поэтому, по
своему неведению, он просто видел подтверждение того,
что Папаня - человек добрый, и только. А Папаня, если
по совести, был еще и человек хитрый - баран ходил за
ним иногда собакой и всегда отзывался на голос. Не Би-
му, конечно, постичь всю премудрость пастуха. А Хрисан
Андреевич знал отлично, что глупый, отбившийся баран
небольшой отары, да еще если без собаки, уведет стадо
невесть куда - только проморгай, засни от усталости и
от размора солнцепеком. Нет, тут баран-вожак был осо-
бый, дрессированный баран, потому и Бима он принял с
дорогой душой.

Хрисан Андреевич закурил трубочку и сказал Алеше:
- Ты не нажимай, не нажимай - тут кормок хоро-
ший.

...А что ты думаешь, дорогой мой читатель? Накормить
овцу поздней осенью - дело действительно премудро-хит-
рое: не умеючи если, то через неделю полстада подохнет и
на хорошем корму - затопчут его, и вся недолга; а с тол-
ком если, то и на посредственном выпасе овца будет сытая
и жирная. Ухитряется же Хрисан Андреевич накормить ста-
до по пустырям, да по окрайкам, да перед носом у трак-
торов, когда они пашут зябь, а для этого требуется опре-
деленный талант, и призвание, и любовь к животным. Ог-
ромный труд - пасти овец, а в общем-то и красивый труд,
потому что человек-пастух, иногда даже и не задумываясь
над тем, чувствует себя неотъемлемой частицей природы
и ее хозяином и добродеем. Вот в чем соль. Читатель про-
стит, что я на время забыл о нашем Биме и заговорил о
человеке на просторе поздней осенью.

Итак, овцы с дружным перетреском щипали короткую
травку и хрумтели так согласно, что все это сливалось в
один сплошной звук, спокойный, ровный, умиротворяющий.
Теперь Папаня и Алеша были близко друг от друга и го-
ворили уже тихо, не крича, как раньше издали.

Алеша спросил:
- Папаня, спустить Черноуха?

- Давай пробовать. Не должон бы убечь сейчас: от
воли не бегут. Спущай. Но сперва отстань, поиграй с
ним - не колготи овцу.

Алеша подождал, пока отара отошла подальше, отвя-
зал веревку и весело крикнул:

- Черноух! Побежали! - Тут он кинулся с горы в
яр, топоча сапогами и подпрыгивая.

Бим обрадовался неимоверно. Он тоже подпрыгивал,
стараясь на бегу лизнуть Алешу в щеку, отбегал в сторо-
ну и стрелой возвращался в восхищении полной свободой;
потом схватил какую-то палку, помчался к Алеше, сел пе-
ред ним. Алеша взял ту палку, бросил в сторону и сказал:
- Подай, Черноух!

Бим принес ее и отдал. Алеша еще раз бросил, но те-
перь не взял изо рта Бима, а пошел вверх из яра к отаре,
приказав:
- Черноух, держи. Неси!

Бим потел за ним с поноской. Когда поднялись вверх,
вместо палки Алеша вложил в рот Бима свою шапку. Бим
понес и ее с удовольствием. Алеша же бежал вприпрыжку
и повторял:

- Неси, Черноух. Неси, мой молодец. Вот хорошо. Вот
хорошо.

Но к отаре они подошли тихо (<Не колготи овцу>). Але-
ша скомандовал:

- Отдай Папане.

Хрисан Андреевич протянул руку. Бим отдал. Новое
его качество открылось для пастухов неожиданно. Все трое
были в восторге.

А не больше как через неделю Бим сам, своим умом
дошел, что у него появилась обязанность: поворачивать
самовольных овец к стаду, следить за ними, когда они рас-
пущены в линию, но не возражать, когда, войдя перед ве-
чером в село, они разбредались стайками по домам.

Бим познакомился с двумя собаками, охраняющими
огромную колхозную отару, где было три пастуха и все
взрослые, и все тоже в плащах. Хотя отары колхоза и кол-
хозников никогда не сближались и не смешивались, но при
коротких осенних остановках на тырлище Алеша бегал к
колхозным пастухам, а Бим, вместе с ним, к колхозным
собакам. Хорошие собаки: палевые, шерстистые, большие,
но смирные, спокойные; они даже и играли с Бимом спо-
койно и снисходительно, а вокруг стада ходили тихо, пеш-
ком, а не так, как Бим - вприпрыг или стелющимся га-
лопом: с чувством собственного достоинства собаки. Нра-
вились они Биму. И овцы тоже хорошие.

Началась вольная трудовая жизнь и для Бима. Хотя
они, все втроем, возвращались усталые и оттого притих-
шие, но это была воля и доверие друг к другу. От такой
жизни не бегают и собаки.

Но однажды, как-то вдруг, посыпал снег, закрутил ве-
тер, закружил, заметелил. Хрисан Андреевич, Алеша и Бим
сбили овец в круг, постояли немного да и повели стадо
в село среди дня. На овцах был белый снег, на плечах лю-
дей снег, на земле снег. Белый снег всюду, только один
снег в поле - больше ничего. Заявилась зима, свалилась
с неба.

То ли Хрисан Андреевич решил, что такой собаке, как
Бим, не положено спать с подсвинками или сидеть на ве-
ревке, то ли по чему-либо другому, но Бим перешел те-
перь ночевать в теплейшую будку, сколоченную в углу
тех же сеней и набитую мягким сеном. А вечерами он вхо-
дил в дом как член семьи и оставался там, пока не по-
ужинают.

- Не может того быть, чтобы - зима. Рано, - ска-
зал как-то Хрисан Андреевич Петровне.

Слово <зима> повторяли они в разговоре часто, о чем-
то беспокоились; впрочем, Бим знал: зима - это белый
холодный снег.

В тот вечер Петровна пришла вся запорошенная снеж-
ком, мокрая, с обветренным и опухшим лицом. Бим видел,
как она, раздевшись, трясла руками и стонала. Руки у нее
были в красноватых трещинах и землистых пятнах, как бы
в подушечках, похожих на подушечки пальцев Бима. По-
том она опускала руки в теплую воду, отмывала их, дол-
го-долго втирала мазь и охала. А Хрисан Андреевич смот-
рел на Петровну и о чем-то вроде бы горевал (чего Бим
не мог не заметить-по его лицу).

А следующим утром он наточил ножи, и все вчетвером
вышли из дому: Петровна, Хрисан Андреевич, Алеша и
Бим. Сначала шли ровным белым полем, покрытым мел-
ким снежком - в пол-лапы, не больше, так что идти было
легко. Вокруг тихо, но холодно. Потом они оказались на
поле, где рядами разбросаны кучи - буртики свеклы, сло-
женной листами наружу и прикрытой сверху листами же.
У каждой кучки сидели женщины, одетые так же, как и
Петровна, и что-то делали, молча и сосредоточенно.

Все четверо подошли к одному такому буртику, сели
вокруг него, и Бим стал внимательно смотреть, что же тут
происходит. Петровна взялась за ботву, вытащила свеклу
из кучи, ловко повернула ее корнем к себе и - чик! - но-
жом: листья отлетели. Еще чик-чик - по головке свеклы:
головка чистая. И бросила в сторону, рядом с собой. Хри-
сан Андреевич повторил за нею все в точности. Алеша -
тоже, даже ловчее, чем Папаня. И пошло! Чик-чик - до-
лой ботва. Чик-чик! - чистая головка. Трах!- свекла в
стороне, уже в новой, очищенной, кучке.

Невдалеке, у такого же буртика свеклы, сидела женщи-
на, одна, и делала то же самое. У следующего - тоже, но
уже два-три человека вместе. И так на всем поле: свекла
шалашиками, укутанные женщины с потрескавшимися ла-
донями и припухшими от холода лицами. Все работали или
в легких брезентовых рукавицах, или голыми руками. Чик-
чик! - нет ботвы. Чик-чик! - нет ботвы. Чик-чик! - че-
ловек бросает нож и дует ртам на ладони, трет их
друг о друга, и снова: чик-чик! -чистая головка. Как
часы!

И холодно. Следя за ножами, Бим начал зябнуть, а
потому встряхнулся и стал обследовать местность поблизо-
сти, не отбиваясь далеко. Согрелся и вернулся обратно к
своим, хотя по пути его приглашали и другие женщины
(все на селе уже знали, что такое Черноух).

Потом к ним подошла та женщина, что сидела и рабо-
тала одна-одинешенька - молодая, но тощая. Она на что-
то жаловалась, сморкалась на землю, затем села рядом с
Петровной и показывала ей руки. Петровна тоже протяну-
ла ей свои ладони. Женщина пригорюнилась, закашлялась,
прижимая брезентовой рукавицей грудь, и затихла. А зва-
ли ее Наталья.

Петровна - чик-чик! Хрисан Андреевич - чик-чик!
Алеша - чик-чик! И дуют на руки, и трут щеки. Петров-
на - чик-чик!.. И вдруг - блюк!.. У той женщины-горе-
мыки из глаз упала на лист капля. Она закрылась рукавом
и ушла к себе, к своей свекле.

- Избави боже, еще и ты не застудись, - сказала
Петровна Алеше, подошла, поправила ему теплый платок
под шапкой, подоткнула на шее, сняла с себя холщовый
кушак и опоясала Алешин меховой кожушок.

Бим тоже тыкался носом в Алешин кожух, помогал
Петровне. Но Алеша, как установил Бим, вовсе не так уж
и озяб, как казалось; наоборот, он был гораздо теплее Па-
пани и Петровны (Бим-то уж чувствовал это лучше лю-
дей).

- Слышь, Алеша, - сказал Хрисан Андреевич, рабо-
тая ножом за двоих. (Бим навострил уши.) - Поди-ка,
побегай с Черноухом, погрейтесь маненько.

И вот Бим уже бежит перед мальчиком по свеклович-
ному полю, закаменелому от мороза. Прошли они поле -
поперек, Алеше стало жарко, и он снял шапку, развязал
платок, сунул его за пазуху, шапку надел, приподняв у нее
уши. Рядом с лесной полосой, в густой желтой траве, Бим
приостановился, потянул воздух, забегал челноком и не-
ожиданно для Алеши замер в стойке.
Алеша подбежал к нему:
- Что тут, Черноух?

Бим стоял неподвижно и ждал приказа. Алеша сооб-
разил-таки, в чем дело:
- Пужай! Пужай!

Бим ждал магического слова <Вперед>. Но Алеша крик-
нул еще громче:
- Пужай!

Бим пошел на подводку и поднял на крыло стайку ку-
ропаток.

Недолго думая, Алеша побежал обратно вместе с Би-
мом. Бим понял, что снова у них нет взаимопонимания -
Алеша не знает слов Ивана Иваныча, но все же бежал
рядом. А тот, запыхавшись и раскрасневшись, рассказал
родителям, как Черноух нашел куропаток и <спужнул> их.

- Охотницкая собака Черноух, ученая, -одоб-
рил Хрисан Андреевич. -Р у ж ь е бы нам, Алешка! И на
о х о т у. А?

Ружье? Охота? Какие знакомые и дорогие слова для
Бима! Он знает, что это значит.

Бим завилял хвостом, заласкался к Алеше, к Хрисану
Андреевичу, к Петровне, он говорил им на своем языке от-
четливо и ясно. Но его никто здесь не повял: никто не по-
шел за ружьем и никто не пошел на охоту и без ружья.
Бим сел за спиной Алеши, прижавшись к кожуху, и заду-
мался, - по крайней мере, такой у него был вид.

Уже в сумерках они вернулись домой, усталые и про-
зябшие. А через несколько дней и вовсе перестали ходить
на свеклу - кончили свою делянку.

Теперь Петровна никуда не уходила и была явно тому
рада. Она все дни что-нибудь делала: чистила корову, сти-
рала белье, мыла полы, рубила капусту, сбивала масло,
топила печь, варила, шила на машинке, чинила одежду,
выносила корове лохань - всего не перечислишь. Бим
следил за ее работой.

За Алешей приходила чистая женщина с книжками,
журила Петровну (но не сердито, как отметил Бим), обе они
повторяли слова: <Алеша>, <овцы>, <свекла>. На следую-
щий день, утром, Алеша ушел с книжками, и так пропа-
дал теперь ежедневно. Хрисан Андреевич отправлялся к
сроку куда-то с вилами, а по возвращении от него пахло
навозом.

В один из обычных вечеров, когда собрались все и ужи-
нали, вошел человек: высокий, широкий, костистый, круп-
нолицый, но с маленькими лисьими глазками и в лисьей
шапке. Бим приметил, что Хрисан Андреевич глянул на
вошедшего без улыбки, а из-за стола не поднялся навстре-
чу, как всегда, и руки не подал.

- Здорово были, - равнодушно сказал гость, не сни-
мая шапки.

- Здравствуй, Клим, - ответил Хрисан Андреевич.-
Садись.

Тот сел на лавку, свернул громадную цигарку, рассмат-
ривая Бима, и спросил:

- Так это, и есть Ч е р н о у х? - (Бим навострился.) -
Пропадет собака без о х о т ы. Иль убегет. Продай: дам
двадцать пять.

- Непродажная, - сказал Хрисан Андреевич и теперь
вышел из-за стола, закончив ужин.

Бим на расстоянии в три шага легко понял: от гостя
пахнет зайцем. Он подошел, обнюхал, вильнул хвостом и
глянул в лицо лисьей шапки, что и означало на языке Би-
ма: <Понимаю - охотник>.

- Видишь? - спросил Клим. - Чует Черноух, с кем
дело имеет. Продай, говорю.

- Не продам, Клим, не продам. Дело прошлое, - да-
же Алеша не знал сперва, - послал я три рубля в редак-
цию в областную, и дал объявление: <Пристала собака
охотницкая, белая, с черным ухом>. Получил ответ: <Не
объявляйте, пожалуйста. Пусть живет до срока>. В чем
дело - не знаю, но чую - собака эта важнецкая, беречь
надо.

- А ты загубишь. Продай, - настаивал Клим, начи-
ная сердиться.

- Дела не будет, - отрезал Хрисан Андреевич. -
Так - бери на охоту, а приводи в тот же день. Пущай
Черноух породу соблюдает, как ему по уставу поло-
жено.

- Так что непродажная, - вмешался и Алеша.

- Ну, так и так, - недовольно заключил Клим, по-
трепал Бима по холке и ушел.

После ужина, под фонарь, Хрисан Андреевич заколол
валушка и, подвесив за задние ноги на распялке, снял с
него шубу, выпотрошил, обмыл тушку и оставил ее в са-
рае до утра.

Петровна весь вечер то укладывала яйца в корзину, то
набивала банки сливочным маслом или заливала топле-
ным. Она потом аккуратно устанавливала их в базарные,
из белых хворостинок, корзины,

Вот теперь-то Бим уловил, что от всего этого (барашек
без шубы, яйца, масло, корзины) пахнет городским база-
ром. Ему ли не знать! Весь город от края до края он изу-
чил в поисках Ивана Иваныча. И Бим заволновался: ба-
зар, город, корзины, своя собственная квартира - все свя-
залось в одно: Иван Иваныч там. Ночь он не сомкнул
глаз.

Утром, рано-рано, Хрисан Андреевич завернул уже твер-
дую тушку в чистую мешковину, обмотал шпагатом и вски-
нул на плечо. Петровна надела на коромысло две корзи-
ны, подняла и положила его на оба плеча. Как Бим про-
сился с ними! Он ясно же говорил, втолковывал им на-
стойчиво: <Мне надо с вами. Я - туда. Возьмите>.

Никто не понял его переживаний. Больше того, Хри-
сан Андреевич сказал, поправляя и прилаживая к плечам
тушку:

- Придержи-ка, Алеша, Черноуха - как бы не убег
за нами.

Алеша взял его за ошейник и придержал на крыльце.
А Папаня и Маманя, каждый с тяжелой ношей, медленно
пошли к шоссе, к автобусной остановке. Бим провожал их
взглядом, не обращая внимания на ласку и уговоры Але-
ши, провожал, пока они не скрылись из виду.

Вскоре пришел Клим с ружьем и рюкзаком. Охотничь-
ей сумки и патронташа на нем нет (недостаток экипиров-
ки Бим отметил немедленно). Но все-таки - ружье! -
вот в чем смысл. Бим доверчиво потянулся к охотнику и
тут же установил, что патроны насыпаны в карман. Тоже
непорядок большой. Главное же - ружье. За человеком
с ружьем он пойдет куда угодно. Надолго или нет, а пой-
дет. Такая уж натура у легавых собак, и Бим не был ис-
ключением: у него на какой-то срок затихла тоска, возник-
шая в последний день, - даже так. В отношении к ружью
Бим был обыкновенной охотничьей собакой. Не надо его
обвинять в отсутствии логики, истину он постигал только
практикой, хотя и был умнейшей собакой из собак. Ему
еще много предстоит пережить только от одного того, что
он - собака. Не будем обвинять.
- Пошли-ка, Черноух, на охоту, - сказал Клим.

Бим запрыгал перед ним: <На охоту, на охоту!>
Клим же взял его на ременный поводок, а Алеша пре-
дупредил:

- Дядя Клим, когда Черноух станет, вытянется, за-
мрет, то тут и куропатки. Ему надо крикнуть так: <Пу-
жай!> А то с места не сойдет.
- Аль правда?

- Ну дык! Знаю же, - степенно ответил Алеша. -
Мне вот уроки учить, а то бы показал сам.

- Мы тоже кой-чего понимаем. Не впервой, - заверил
Клим.

Итак, после большого перерыва и многих переживаний
Бим пошел на охоту. Сначала им ничего и не попадалось,
кроме норы вонючего хоря.
- Рой, - сказал Ким.

Бим такого не понимал, отошел в сторону и сел в не-
доумении.

К середине дня сильно потеплело. Солнечно, тонкий
слой снега раскис, под лапами уже хлюпала грязь, очесы
на ногах Бима обмокли и вымазались, он стал поджарым
и невзрачным, как и всякая мокрая легавая. Но Бим искал
по всем правилам - челноком впереди Клима, поперед и
с поверочным заходом. На опушке кустарникового колка
Бим стал по куропаткам.

Клим крикнул:
- Пужай!

Бим даже вздрогнул от басового рыка и поднял куро-
паток рывком, без подводки (ай, какая ошибка!), но вы-
стрела не последовало. Бим обернулся. Охотник засовы-
вал патрон в одностволку, а никак. Потом стал его выни-
мать, тоже - никак. Бим сел, не сходя с места подъема
куропаток, и, не приближаясь, однако, к охотнику, следил
за ним. А Клим стал ругаться так, как ругаются вечером
на тротуаре пьяные: качаются и ругаются друг на друга
или просто в черную ночь. Этот же и не качался, а ру-
гался.

Хотя Клим в конце концов вынул патрон, вставил дру-
гой и закрыл ружье, но был злой и чем-то напоминал
Серого.

- Ну, ищи! - приказал он Биму. - Черноух, ищи!

Отвернувшись и выходя против ветра на челнок, Бим
сделал вид: <Ну что ж, буду искать>.

Но что-то такое апатичное появилось в прихрамываю-
щей побежке, не та уже прыть, что до подъема куропа-
ток. Клим принял это как физическую слабость собаки, не
понимая того, что у Бима это самое означает начало со-
мнений в человеке: вот так, искоса, оглядываться на не-
го, не останавливаясь и не приближаясь, держась на поч-
тительном расстоянии. Он как бы и не искал, а только
следил за охотником, но это только казалось. Страсть не-
оборимая, страсть вечная, пока существуют охотничьи со-
баки, взяла свое. В сущности, Бим шел за ружьем, а во-
все не за Климом.

Неожиданно он поймал запах зайца. По этим зверькам
Иван Иваныч не охотился с Бимом, хотя раза два-три Бим
и делал по ним стойку. Они ведь, эти зайцы, не держат
стойку ничуть; только приостановись, а он - теку. Гонять
за ним нельзя - хозяин не разрешал. Летом, правда, они
кое-как еще лежат и под стойкой, но Иван Ивалыч всегда
отзывал Бима; а одного зайчонка величиной с ладонь да-
же отнял из-под лапы и пустил на волю. Так что заяц -
не птица. Однако Бим настроил нос на струю, идущую от
зайца, пошел точно и стал на стойку - мокрый, чуть ко-
собокий на испорченную лапу. Нет, уже не та стойка у
калеки. Не та художествевная стать.
- Пужа-ай! - заорал Клим.

Заметим, в мягкую погоду, а тем более в раскисшей
грязи, заяц лежит крепко, а Бим пока все еще не стронул-
ся с места, будто хотел сказать: неправильно кричишь-то.
- Пужа-ай, черт хромой! - рыкнул Клим.

Поднял зайца Бим и прилег, как и полагается перед
выстрелом.

Клим бабахнул, как пушка. Заяц бежал, но все медлен-
нее и медленнее. Потом сел, потом спрятался в борозде и
пропал из глаз.

Клим кричал дико:
- Ату, ату его! Ала-ала-ла-ла! Ату! - и бежал по на-
правлению, где спрятался заяц.

Бим, хотя и запрыгал рядом с Климом, знал точно, что
все это происходит не по правилам: охотник не должен
бежать собакой, Бим и сам найдет, если надо, - даже
зайца, если приказал бы Иван Иваныч.
Клим остановился, запыхавшись, и неистово орал:
- Ищи, балда! Калека чертова!

Пошел Бим как-то обиженно. И без того запах зайца
не так-то уж его интересовал и раньше, а тут - позади
топает ногами Балда. Но все же следом, следом Бим до-
тянул, стал в стойке, дождался противного <Пужай> и
размахнулся на подъем зайца. Но тот буквально выполз
из борозды и заковылял, как больной. Клим выстрелил, а
заяц бежал. Еще выстрелил, а заяц тихо-тихо ковылял с
приостановками. Бим лежал, как и полагается, несмотря на
грязь, ждал приказа.

А Клим рычал:
- Ату, гад! Ату его, балда! - И указывал на зайца
Бим вновь нашел затаившегося подранка и опять сде-
лал стойку. Третью! И опять Балда промазал. И снова
заяц побежал.

Так Клим и не смог понять в своем озлоблении, что
Черноух не приучен рвать подранков и душить их, что это
ниже достоинства интеллигентного сеттера, что сеттер не
терпит таких охотников, как он. Когда в последний раз
заяц скрылся из виду (он пошел несколько бодрее - ви-
димо, рана была открытой), Клим снова рассвирепел: он
подошел вплотную к Биму и часто повторял слово <мать>,
зло, с ненавистью: явно проклинал Бима.

Бим отвернулся сидя, собираясь уходить от ружья. И тут
Клим с размаху ударил его изо всей силы носком громад-
ного сапога в грудь снизу...

Бим охнул. Как человек охнул.
<O-o-x! - вскрикнул протяжно Бим и упал. - Ой,
ой... - говорил теперь Бим человеческим языком. - Ой...
За что?!> И смотрел мучительным страдающим взглядом
на человека, не понимая и ужасаясь.

Потом он с трудом встал на четыре лапы, покачался
чуть-чуть и рухнул вновь, шевеля лапами.

- Что ж я наделал! - схватился за голову Клим. -
Теперь придется четвертную отдавать. Пропали деньги! -
И затрусил скоро-скоро, будто убегая от взгляда Бима.

В тот день Клим не появился в селе, а где-то прошлял-
ся до ночи. В полночь, крадучись огородами, заполз в свою
хату, что на самом краю села.

Что же Бим? Где он?

Он остался один на сырой холодной земле, один-оди-
нешенек на всем белом свете. Внутри что-то оборвалось
от удара, и это <что-то> стало теплым, оно захватило ды-
хание, сперло грудь, оттого он и потерял сознание. Но вот
он кашлянул, его стошнило, вздохнул - дышать больно.
Еще раз схватил воздух открытым ртом и-откашлялся.
С усилием приподнял голову: поле качалось так, будто
Бим плыл по волнам в половодье. Он натужился, сел: по-
ле качалось, солнце качалось, как подвешенное на ве-
ревке.

Сегодня с Бима спросили больше того, что он может;
от него потребовали: ты д о л ж е н, о б я з а н сделать-то,
чего н е  м о ж е ш ь сделать против своей собачьей чести и
совести. За неисполнение жестоко и свирепо избили. А он,
Бим, не позволит душить подранка.

<За что-о-о... За что-о-о... - скулил тихонько Бим, -
Где ты, мой добрый друг... Где-е? Где?..> - все тише и
тише жаловался Бим, а наконец и замолк.

Со стороны показалось бы, что лежит в открытом сля-
котном поле мертвая собака. Но это было не так.

Вот он приподнял зад, укрепился на ногах - не упал.
Переступил раз - не упал. Постоял. Переступил второй
раз. И заскоблил по пашне, волоча лапы, перечеркивая
свой собственный след.

...О великое мужество и долготерпение собачье! Какие
силы создали вас такими могучими и неистребимыми, что
даже в предсмертный час вы движете тело вперед? Хоть
помаленьку, но вперед. Вперед, туда, где, может быть, ока-
жется доверие и доброта к несчастной, одинокой, забытой
собаке с чистым сердцем.

И Бим шел. Еле шел, но все-таки шел. На губах вы-
ступила кровь, а он шел. Кашлял кровью, а шел. Споты-
кался, припадая на колени, и шел. Ложился от бессилия на
холодную землю, вставал и вновь продвигался вперед
еще.

У ручья жадно напился воды - стало чуть легче. Что-
то ему подсказывало: от воды уходить не надо. Он дейст-
вительно добрался до ближайшей скирды, через силу про-
сунулся под нависшую до земли солому и затих. Так со-
баки отлеживаются от недуга, скрываясь от взора людей
и зверья; этому научила их сама природа. Слава ее закон-
ному порядку и разумной целесообразности!

Сколько Бим пролежал в забытьи, он не знал, но, оч-
нувшись, почувствовал острую боль в груди; голова закру-
жилась, и он, ощутив нутром, что сейчас что-то произой-
дет с ним, выполз из соломы. Полежал на открытом воз-
духе. Ощутил, что шерсть стала сухой. Сел. Осенняя тра-
ва теперь не качалась, скирда не качалась, солнце - то-
же, и оно теплое, немножко греет. Бим доплелся до ручья
и вновь пил, пил, пил. Отдыхал немного и опять пил уже
маленькими глотками. Он заметил недалеко от ручья степ-
ную осоку, мелкую и еще зеленую, похожую на пырей (мо-
розы не скоро ее берут). Бим стал есть осоку. Что ему под-
сказывало об этой невзрачной травке, люди никогда так
и не узнают, но он-то знал: обязательно надо есть именно
ее. И ел. Потом попалась уже присохшая запоздалая ро-
машка, а на ней прижатые осенью полусухие цветы. Он
ел и ромашку. Еще вернулся к ручью, напился и пошел
к деревне. Шел вперед и вперед.

Так-таки и добрел, когда уже смеркалось. Нет, Бим
не пошел в деревню. Как же! Туда побежал Клим... Нет,
за ним он не пойдет. Клим может взять снова за ошейник
и тогда... Нет, такого не будет.

Бим устроился в остатках копны, отлежался немного.
Почуял рядом стебель лопуха, попробовал его - сухой,
отгрыз его вровень с землей и стал щипать корень, вгры-
заясь в глубину. Это он тоже знал, что уж лопух-то надо
есть обязательно.

Велики и многогранны лечебные познания собаки. От-
пустите собаку в начале бешенства в лес; через две-три
недели она придет истощенная до полного бессилия, но
здоровая. Заболела собака желудком - ведите в лес или
в степь и поживите с ней пару-тройку дней: она вылечит
себя травами. Именно у собаки и надо учиться, как ее ле-
чить. Природа закрепила настолько богатые <знания> у
собаки, что чуду этому люди никогда не перестанут удив-
ляться.

...Ночь прошла. Большая, осенняя, ноющая внутри ночь.
Прокричали первые петухи. Бим не стал дожидать вто-
рых и третьих, последних, рассветных. Он поднялся, но
никак не мог сдвинуться с места от боли в груди. Но все
же с усилием размялся, дважды ложась и вставая вновь,
да и побрел тихонько.

Он притащился к Хрисану Андреевичу, взобрался че-
рез два порожка на крыльцо и прилег. В доме было без-
молвно.

Кто знает, может быть, он не ушел бы отсюда сегодня,
но рядом, совсем рядом, прошел Клим, тихо, крадучись во-
ром. Бим задрожал. Бим готов был защищаться до по-
следнего издыхания. В Биме проснулась гордость обре-
ченного, когда тому больше нечего терять. Но Клим пе-
регнулся через балясину и сказал полушепотом:

- Пришел, Черноух. - И торопливо, трусливо пото-
пал обратно, будто повеселел.

У Бима не было сил, чтобы догнать и мстить за ковар-
ный жестокий удар сапогом, лаять он не мог, потому что,
кроме хрипа, из этой попытки ничего не получилось в ис-
калеченной груди. Но Бим не желал и того, чтобы Клим
вдруг пришел и пытался взять его. И вот он встал, тихо
обошел двор, принюхался к подсвинкам, к корове, овцам,
чуть посидел и пошел из села вон. А как хотелось прилечь
у друзей-поросят!

...Пропели третьи петухи. Светало.

По направлению к шоссе шла собака. Голова опуще-
на, хвост висел безжизненно, как у бешеной. Со стороны
она и могла бы показаться бешеной, в последней стадии
болезни: вот-вот рухнет, наткнувшись на первый попав-
шийся предмет, и умрет тут же. Это был наш Бим, наш
добрый и верный Бим. Он шел искать своего хозяина,
Ивана Иваныча. Шел точно старым путем, по которому
его вели сюда.

От деревни до остановки автобуса было километров
пять-шесть, но где-то на полпути Бима снова оставили си-
лы, он едва дотянул до стога сена. Кто-то, воруя ночами,
продергал в стоге дыру - туда Бим и забрался. Лежал
там долго, почти весь день, а перед заходом солнца вышел
из своего ухорона. Хотелось пить, но воды не было. Боль
сверлила грудь, хотя дышать стало легче, а голова не за-
кружилась, когда он тронулся в путь. Теперь ему попалась
кулижка бессмертника, он съел и эти цветочки - желтень-
кие, сухие, не изменяющие цвета от начала цветения до
созревания и дальше, на всю зиму до весны. Общипал и
кустик ромашки, но у этой головки оказались созревши-
ми, во рту рассыпались и першили в горле, отчего еще
сильнее захотелось пить. Когда он переходил одну из по-
левых дорог, попалась лужица от растаявшего снега в ко-
лее. Так дорога сберегла для Бима водички. Он напился
и пошел помаленьку дальше.

Затемно он прибыл наконец на шоссе. Посидел малость,
проводил глазами несколько автомобилей с ослепительным
светом и уже знал: надо идти туда. Но - не ночью же!
А вдруг - Клим? Или - Серый дядька? Или - волк?

Бим решил не отходить от автомобильной дороги и
спрятаться на ночь неподалеку, где-нибудь рядом. Он до-
тащился до автобусной остановки, где был маленький до-
мик без одной стены, но с широкими лавками внутри; там
забился в угол, под лавку, и стал ждать.

За ночь он не сомкнул глаз, несмотря на неимоверную
слабость. То один, то другой проскакивали мимо автомо-
били - дорога жила и ночью. Автобус замедлял ход пе-
ред остановкой, где лежал Бим, но из-за отсутствия пасса-
жиров уезжал дальше.

Ночь была хотя и настороженная, и больная, но теп-
лая, слава богу, - осень еще раз прогнала зиму.

Что же произошло в деревне за эти сутки в отсутствие
Бима?

Хрисан Андреевич с Петровной вернулись с базара
уже в сумерки. Алеши не было - дом на замке. Они во-
шли, пересчитали деньги, вырученные в городе, спрятали
их пока в сундучок, чтобы завтра отнести в сберкассу.
Тут: и заявился Алеша.
- Куда ты запропал? - спросил отец.

- Ходил до Клима.

- Аль он не привел Черноуха?

- Еще не пришел с охоты.

- Придет. Приведет - никуда не денется, - успокои-
ла Петровна, примеряя Алеше новенький свитерок.

- Так-то оно так, - неуверенно сказал Хрисан Анд-
реевич, - да только Клим-то, вишь, ворюга... Хоть бы
брал-то одно колхозное - оно там ничье, а то ведь у кол-
хозников тащит. О, с этим свяжись - рад не будешь. Лю-
бой-каждый его боится. Пущай уж берет Черноуха на охо-
ту, леший с ним, с Климом.

- Как так - <ничье>? - спросил Алеша. - Наше
же?

- Оно, конечно, так... Оговорка... Это ты правильно-
наше... Но... как бы тебе потолковее сказать? Там - на-
ше, а тут - свое. Ну, скажем так: школа, к примеру, на-
ша и дети все наши, а ты - мой. Или так: поля - наши,
а усадьба - своя... Стало быть, и скотина: есть - наша, а
есть - своя. Понял?

- Ну дык! Как не понять... А ты - <ничье>.

- Это ты правильно: совсем ничье - не может того
быть.

Отец всегда разговаривал с Алешей как со взрослым.
Алеша отвечал тем же:

- Стало быть, и Клим: брал бы из нашего, а не из
моего.

- Фактически так, - заключил отец. - Мы же с то-
бой берем... сенца там аль свеколки для коровы? Берем.
Потаенно от председателя, а берем чуть. Да и он, пред-
седатель, знает, и бригадир знает, все знают. И от этого
никуда не денешься: из нашего берем. И берем по совести,
из прошлогодних стогов иль добираем остатки свеклы.
А как же? Скотину кормить-поить надо.

- Фактически так, - подтвердил тринадцатилетний
мужичок, который уже может и пасти стадо, и ухаживать
за <своей> скотиной, и пахтать масло, помогая матери, ес-
ли свободен, конечно, и чистить по морозу <нашу> свеклу.
и копать <свою> картошку.

А Хрисан Андреевич разъяснял дальше:
- Как положено по уставу, так и действуем все: там -
наше, а тут - мое. Я вот отнес барашка в город. А как
же? Кормить-поить народ надо - мы к тому приставлены.
И мать отнесла яйца. И масло. Все по уставу, все планово.
Жизня, Алешка, наладилась хорошо, обуты, одеты не ху-
же учителя аль председателя, телевизор есть и все такое,
деньжонки есть по потребности. А что работаем много, так,
окромя крепости, от этого ничего не бывает. Только вот
водку не надо пить, - наставлял Хрисан Андреевич.

- А сам пьешь, - резонно заметил Алеша. - Раз не
надо - и не надо. Проку-то!

- Это ты правильно, - согласился отец. - Разве что
бригадира уважить, так это ж не нами заведено. А Клим-
что? Клим - ворюга. Как это так: пойти к соседу и
украсть курицу? Это же надо потерять всякую совесть.
Куда-а там! Пропал-человек.

В ожидании Черноуха Алеша и Хрисан Андреевич про-
говорили так до одиннадцати вечера. Потом -ходили вокруг
двора, заглядывали к поросятам, под крыльцо (может
быть, убежал от Клима да и спрятался). Наконец Хрисан
Андреевич пошел сам.

Наталья, жена Клима, тихая и забитая мужем, та са-
мая, что уронила слезу на свекольный лист, сказала го-
рестно:
- Не пришел еще, бродяга. Заночевал где-нибудь, идо-
лище. Либо запил, окаянный. Ох, горе мое! Считай, теперь
завтра придет, шатун. А собаку он никуда не денет, знаю
его. Приведет.

Хрисан Андреевич вернулся домой, рассказал, что слы-
шал, и они с Алешей улеглись на покой, разговаривая ше-
потом, чтобы не будить мать. Они не слышали, как при-
ходил Черноух на крыльцо, как подкрадывался и убежал
Клим, как ушел их добрый новый друг от злого чело-
века.

Утром отец разбудил Алешу:

- Вставай. На крыльце свежие следы: пришел Чер-
ноух.

Вдвоем они стали искать, звать, свистеть, но Черноух
уже не мог их услышать. Хрисан Андреевич почти бегом
затрусил до Клима, разбудил его.

- Привел же, привел, - басил тот хрипло и недоволь-
но. - За полночь привел, не хотел тебя будить... Хочешь,
следы свои покажу... А ты вот меня разбудил, растрево-
жил. Как думаешь: по-человечески ты поступаешь или
как? Да и кобель твой негодный для охоты. Сдался он
мне - не буду его брать никогда.

Хрисан Андреевич не спорил: с этим только свяжись.
Они обошли с Алешей все село, огороды, были на кол-
хозном дворе (не у собак ли Черноух в гостях). Нет, ни-
кто нигде не видел Черноуха. Пропал Черноух.

- Стало быть, Клим его побил, - догадался Хрисан
Андреевич. - Убег Черноух.

А у Алеши щемило сердце от жалости и горя. Он стал
рассматривать пол на крыльце: следы уже высохли, но ме-
сто, где лежал Черноух, осталось заметным. Алеша накло-
нился и неожиданно кинулся в дом с криком:
- Папаня! Кровь!

Тот выбежал, присмотрелся: там, где лежала голова
Черноуха, остались высохшие пятнышки от слюны, пере-
мешанной с кровью.

- Зверь! - сказал Хрисан Андреевич, Подумал и пре-
дупредил Алешу: - Смотри не связывайся с этим чело-
веком - беды наживешь. Вот что; пойдем-ка по путю
Черноуха - кроме ему некуда.

Они добрались до автобусной остановки, по дороге зо-
вя и выискивая Черноуха, долго там поджидали да и ушли
домой. Думалось, если шел сюда, то теперь он уже дале-
ко-далеко. В этот день они проходили неподалеку от того
стога, где отлеживался Бим, их Черноух.

Вечером Алеша несколько раз выходил на крыльцо,
ждал, звал. А потом вернулся в сени, сел у собачьей буд-
ки, набитой сеном, и заплакал, откровенно, по-детски,
всхлипывая и размазывая рукавом непослушные слезы.

Хрнсан Андреевич услышал. Вышел в сени, включил
свет.

- Э, да ты никак - того? - удивился он.

- Того, - ответил Алеша, вздрагивая.

Отец провел шершавой, деревянной ладонью по воло-
сам сына и проговорил:

- Это хорошо, Алеша... Душа в тебе есть, маль-
чик...

Вышла и Петровна.
- Жалко Черноуха? - спросила она.

- Жалко, маманя!.. Жалко...

- Горе-то какое, отец, - всхлипнула она. - Что ж
теперь поделаешь, Алешенька... Так тому быть... Жалко..

...А в это самое время Бим уже лежал под лавкой па-
вильончика автобусной остановки.

Лежал и ждал. Ждал он только одного - рассвета.

________
 

Глава 13
ЛЕСНАЯ БОЛЬНИЦА. ПАПА С МАМОЙ. ГРОЗА В ЛЕСУ

Как только забрезжил рассвет, Бим попробовал встать,
но это было нелегко, почти невозможно. Главное, трудно
разогнуться из калачика: что-то застыло теперь внутри и
будто склеило там. Кое-как, не по-собачьи, он сначала вы-
тянул одну заднюю ногу, как курица из-под крыла, по-
том - вторую, уперся ими о стенку и выполз из-под лавки.
Чуть полежал и пополз из павильона. Сел. Отекшие ноги
стали отходить. Превозмогая боль и утишая ее слабым по-
скуливанием, про себя, он пошел - сначала с трудом, чир-
кая лапами о землю, потом все прочнее и прочнее.

Попробовал малость впритруску - так боль в груди
меньше. И вот он легонько-легонько потрусил и потрусил
вперед. Со стороны, конечно, показалось бы, что собака и
не бежит и не идет, а сучит ногами, почти не сотрясая
тела. Так Биму легче. Он почувствовал, что ему и вообще
стало легче от трав и движения. И он семенил и семенил
по бровке шоссе.

Шел по левой стороне дороги, против встречных авто-
мобилей. Он безусловно не знал <Правил уличного дви-
жения по дорогам СССР> и никакой логики и целесооб-
разности, как могло показаться встречным шоферам, в его
законном движении не было - просто инстинкт подсказы-
вал: этой стороной меня везли сюда, этой же стороной пой-
ду и обратно. Люди, мелькающие в окошках автомобилей,
обязательно думали: <Умная собака какая - соблюдает
правила движения. Но больная>. На самом же деле тут
никакого разума особого не требовалось, чтобы подтвер-
дить, что соответствующая статья правил удовлетворяет
требованиям безопасности.

Долго семенил Бим, - может, три, может, четыре ча-
са (с остановками и отлежками - больше, конечно). Ско-
рость его не превышала скорости пешехода, возможно,
чуть-чуть даже и больше. И то уже хорошо!

Но вот он, неожиданно для самого себя, узнал ту са-
мую автобусную остановку, где они всегда сходили с Ива-
ном Иванычем перед началом охоты. Узнал!

Около павильона стояли люди в ожидании автобуса.
Бим приостановился, не доходя до них, и свернул влево,
на ту дорогу, по какой хаживал на охоту. Кто-то засви-
стел ему вслед, кто-то заулюлюкал, кто-то крикнул: <Беше-
ная!> Бим не обращал внимания. Он даже пытался при-
бавить ходу, пробуя перейти в намет, но это ему не уда-
лось, скорость не прибавилась, только стало еще труднее.

Главное - туда. Туда, где, возможно, был недавно или
скоро будет Иван Иваныч. Туда, вперед.

Бим трусил к лесу. На опушке он остановился, осмот-
релся и пошел в лес. Неподалеку сразу же отыскал знако-
мую полянку и стал у пенечка как вкопанный. Постоял,
проверил носом вокруг, не сходя с места, обошел тот пе-
нечек, принюхиваясь вплотную к земле. И вдруг, как-то
решительно, лег у пенька на палую листву: здесь, вот здесь
сидел всегда Иван Иваныч перед охотой. Бим вытянул го-
лову и терся, терся ею о желтые листья на том месте, где
стояли когда-то ноги его друга, хотя всякие запахи давно
выветрились.

А день тот был теплый-теплый!..

Бывает поздней осенью, даже и после зазимка, вернет-
ся лето и зацепит уходящую осень огненным хвостиком.
И осень растает, разнежится и притихнет, словно ласковая
собака, которую гладит женщина. И тогда лес запахнет
прощальным ароматом палой листвы, рубиновыми плода-
ми шиповника и янтарем барбариса, терпким и острым,
как перец, копытнем, белым грибом, никем не тронутым,
уже развалившимся, пропитанным водой, но все еще паху-
чим, напоминающим о прошлых погодах; и потечет по ле-
су улыбчивый добрый дух от сосны к березе, от березы к
дубу, а тот ответит могучими запахами силы, крепости лес-
ной и вечности. В запахах леса есть что-то вечное и неист-
ребимое, особо ощутимое в теплые, мягкие и ласковые про-
щальные последние дни уходящей осени; она уже осво-
бодилась от нудных дождей, злючих наскоков зазимья и
дотошных, все обволакивающих иголок инея: все ушло, все
в прошлом. И будто осень, засыпая, видит сон о лете, а
нам показывает свои божественные видения во всем вели-
чии одухотворенной красоты и в животворящих ароматах
земли. Благо тому, кто сумел впитать в себя все это с дет-
ства и пронес через жизнь, не расплескивая ни капли из
дарованного природой сосуда спасения души!

В такие дни в лесу сердце становится всепрощающим,
но и требовательным к себе. Умиротворенный, ты слива-
ешься с природой. В эти торжественные минуты сновиде-
ний осени так хочется, чтобы не было неправды и зла на
земле. И в тишине уходящей осени, овеянной ее нежной
дремотой, в дни недолгого забвения предстоящей зимы, ты
начинаешь понимать: только правда, только честь, только
чистая совесть, и обо всем этом - слово. Слово к ма-
леньким людям, которые будут потом взрослыми, слово к
взрослым, которые не забыли, что были когда-то детьми.

Может быть, поэтому я и пишу о судьбе собаки, о ее
верности, чести и преданности. О той самой собаке, кото-
рая лежала в тот теплый-теплый осенний день в лесу у
пенечка. И тосковала.

Итак, в один из счастливых дней природы в лесу ле-
жала несчастная собака Бим. А день был - боже мой! -
теплый-теплый!

Но земля-то была холодная. Поэтому Бим свернулся у
пенечка, будто в ногах у хозяина, отдохнул маленько и
пошел потихоньку лесом, что-то выискивая. Захотелось
есть. У свежесваленного осокоря он стал грызть сочную
его кору, вкусную, любимую пищу лосей. Подозревал ли
Бим, что и эта кора - целебная для него?

Впрочем, людям, может быть, и невдомек, что тончай-
шее чутье собак, возможно, отличает полезные запахи от
вредных. Ведь не стал же Бим есть ядовитый копытень, а
у корня валерианы остановился. Почему собаки и кошки
любят ее запах? Тоже неизвестно. Но Бим кое-как копнул
разок-другой мягкую, пухово-листовую землю, отгрыз ко-
решок и съел. И еще съел. Корень валерианы почти свер-
ху - достать его не трудно. Съел он столько, сколько на-
до, никак не больше, покрутился на месте, будто вытапты-
вая и готовя место для лежки, но место не понравилось
(тоже неизвестно почему). Сделал небольшой круг, потом
сузил его, напал на старый фронтовой окопчик, забитый
доверху листьями, спустился туда и вновь закружился на
месте. Уже он обтоптал себе глубокую и мягкую постель,
но, видимо, не хотел ложиться, как бы борясь со сном;
однако же, как-то рывком, упал в постель и тут же, не-
медленно, уснул крепким сном.

Валериана взяла свое. Купырь называется в Тамбов-
ской области. Но ни в какой области и губернии здоровые
собаки не ели и не едят корень купыря, разве что потрет-
ся какая мордой о него, а вот больные едят. Бим в этом
смысле был не хуже других собак, хотя и интеллигент.
Вот он и съел. Так что очень прощу вас: тише. Тише.
В той ямке спит наш добрый Бим.

Уже третьи сутки ничего не ел Бим, кроме трав, и не
спал от боли и настороженности, пожалуй, и давно так не
спал крепко. В ямке было тепло и тихо. Лес, по-осеннему
притихший, оберегал покой больного Бима, лечил его тра-
вами и целительным воздухом. Спасибо тебе, лес!

Проснулся Бим уже перед вечером. Вышел наверх. Ид-
ти хоть было и трудно, но уже легче, далеко легче, чем
утром. Вяутри отмякло. Только вот сил все еще не было.
Он сходил к родному пенечку, посидел немного и вернул-
ся к своему логовцу. Опять посидел. И опять проверил ню-
хом, осмотрелся; все было спокойно. И вновь улегся в
теплую, уютную глубокую ямку. Наверно, Бим видел хо-
роший сон. Даже обязательно видел, потому что слегка,
чуточку, повиливал хвостом.

Так он проспал всю ночь. И не прозяб.

На рассвете его разбудил тихий шорох, он приподнял
голову, прислушался: кто-то копается в листве. Вылез Бим,
прочитал носом еле заметные в безветрии микроскопиче-
ские струйки воздуха и установил точно: вальдшнеп!

Непреоборимая страсть охотника напружинила слабое
тело и притушила давящую внутри боль. Вальдшнеп был
шагах в пяти, не больше. Он разрывал лапками листву,
просовывал нос в мягкую землю, абсолютно точно наце-
ливая его в отверстие хода червя-росовика, вытаскивал
того червя и съедал охотно. Крыло птицы волочилось по
земле (так остаются подранки от горе-охотников, живут до
зимы, а потом либо становятся добычей лисы, либо поги-
бают, либо ухитряются уцелеть до больших морозов).

Бим переставил лапу - вальдшнеп не услышал, увле-
ченный работой. Переставил другую - не слышит, рабо-
тает. Вальдшнепу тоже нельзя терять времени: с теплом
червь подходит к поверхности или даже залегает прямо
под плотной листвой. Бим подкрался вот так, из-за дере-
ва, и замер в стойке. Никто не крикнул ему <Вперед!>, он
сам стронулся, хотел прыгнуть на птицу и прижать ее ла-
пами, но прыжка не получилось: просто упал и схватил
вальдшнепа зубами. Подержал, лежа на боку, повернулся
на живот и... съел дичину. Всю. Остались одни перья. Да-
же клюв, совершенно мягкий, как установил Бим, тоже
съел начисто.

Как же так получилось, что, дрессированный, натаскан-
ный опытной рукой охотника, Бим нарушил честь - съел
дичь? То-то вот и оно, я и сам об этом думаю. Получи-
лось так потому, что и собака хочет жить. Другое предпо-
ложение вряд ли можно придумать.

Силы у него прибавилось, вот в чем суть. Захотелось
пить. Бим нашел лужицу, каких в любом гостеприимном
лесу сколько угодно, и утолил жажду. На обратном пути
нащупал нюхом мышь: съел, в дополнение к первой пор-
ции. И стал искать травы. Первым делом сорвал уже по-
лусухие стебельки дикого чеснока, выплюнул их, зато вы-
ковырнул его головку. Съел, поморщившись (как-никак
чеснок). Брел по лесу и находил, что ему нужно. Бог его
знает, откуда стало ему известно, что в чесноке - две или
три десятых процента йода? Никто не ответит на этот во-
прос. Можно только догадываться, что в тяжкие, почти
предсмертные часы, два дня назад, ему как откровение
пришел опыт его далеких предков, опыт, запрограммиро-
ванный еще из прошлых многих веков, еще со времен Мои-
сея. И это было тоже чудо природы!

Лечился Бим еще пять дней. Питался чем бог поможет,
но лечился настойчиво. Спал в обжитой ямке, ставшей на
время его домом. Однажды даже наткнулся на спящего
зайчишку, но отпробовать его не удалось: тот вскочил и дал
стрекача. Бим и не пытался гнаться за ним. Не догнать и
здоровому сеттеру, а тут - нечего и думать. Он проводил
взглядом, облизнулся, да и только. Однако лес не обижал
Бима, он кое-как прокормился, - плохо, конечно, но про-
кормился, Хотя он исхудал, отощал от болезни и недокор-
ма, но травы сделали свое дело - Бим не только остался
жив, но нашел возможным продолжать путь, искать чело-
века-друга. И опять это произошло без особого разума, а
только от сердца, от преданности и верности.

При очередной проверке полянки с пенечком Бим при-
лег, встал, еще прилег и еще встал. Наверно, он решил-та-
ки, что Ивана Иваныча здесь не дождаться. Вернулся к
ямке, от нее опять же - к пенечку; там и тут задерживал-
ся на минуту и вновь возвращался. Очень сильное нетерпе-
ние выражалось в такой пробежке туда-сюда; беспокой-
ство все усиливалось. Наконец он пробежал все-таки ми-
мо пенечка не остановившись и легкой трусцой направил-
ся к шоссе. Было это в предвечерний час, когда солнце
собиралось уходить на покой.

В город Бим пришел поздним вечером. В городе было
светло, не так, как в лесу ночью, но именно эта светлота
и беспокоила Бима. Такого с ним не было никогда. И он
шел осторожно и в то же время торопливо, насколько
позволяло здоровье, направляясь, конечно, домой - к хо-
зяину, к Степановне, к Люсе, к Толику: все они, наверно,
там. Но неожиданно для самого себя, еще в окраинном но-
вом районе, среди тех домов-близнецов, Бим решил обой-
ти опасный участок, чтобы миновать дом Серого. Дал
кружной ход, свернул в боковую улицу и уткнулся в за-
бор. Начал было его обходить и вдруг замер у калитки:
след Толика. Мальчик, какого так полюбил Бим, прошел
здесь. Вот только-только прошел. Калитка была заперта,
но Бим, не задумываясь, подлез под нее пластом и пошел
по следу маленького друга. Ну вот же, вот сейчас про-
шел! Это был крохотный парк-сад, а в середине его стоял
небольшой двухэтажный дом. Туда и повел след.

Бим подошел к двери, в какую вошел Толик совсем
недавно. Приученный со щенячьего возраста относиться к
любой двери с доверием, он поцарапался и в эту. Ответа
не было. Биму было невдомек, что такое его поведение у
данной двери можно было назвать нахальством наивности.
Но он еще раз поцарапался, уже сильнее.

Из-за двери голос женщины:
- Кто тут?

<Я, - ответил Бим. - Гав!>

- Это еще что? Толик! Кто-то к тебе с собакой. Еще
чего не хватало!

<Я, я! - сказал Бим. - Гав, гав!>

- Бим! Бим! - закричал Толик и открыл дверь, -
Бим, милый Бим, Бимка! - И обнял его.

Бим лизал руки мальчика, курточку, тапки и непре-
рывно смотрел ему в глаза. Сколько было надежды, веры
и любви во взоре собаки, перенесшей столько испытаний!

- Мама, мама, ты посмотри, какие у него глаза. Че-
ловеческие! Бимка, умный Бимка, нашел сам. Мама, сам
нашел меня...

Но мама не проронила ни слова, пока друзья радова-
лись встрече. Но когда восторги улеглись, она спросила:
- Это - та самая?

- Да, - ответил Толик. - Это Бим. Он хороший.

- Сейчас же прогони.

- Мама!

- Сейчас же!

Толик прижал Бима к себе:
- Не надо, мама. Пожалуйста! - И заплакал.

Прозвенел музыкальный звонок. Вошел человек. Он
добрым, но усталым голосом спросил:

- Что у вас тут за крик? Ты плачешь, Толик? - Он
снял пальто, разулся, надел тапки и, подойдя к мальчику
с собакой, сказал: - Ну, что ты, дурачок? - И погладил
Толика по голове, потрепал за ушко и Бима: - Ишь ты!
Собачка. Смотри-ка, какая собачка... худая.

- Папа... папа, он - хороший, Бим. Не надо.

Мама теперь уже закричала:

- Вот так всегда! Я одно говорю ему, а ты - другое.
Воспитание, называется! Изуродуешь ребенка! - Она пе-
решла на <вы>: - Будете локти кусать, Семен Петрович,
да поздно.

- Подожди, подожди, не кричи. Спокойно. - И увел
ее в дальнюю комнату, где она кричала еще больше, а он
ее уговаривал.

Из всего этого Бим понял, что Мама против Бима, а
Папа - <за> и что он пока останется у Толика, Слова по-
нимать не потребовалось бы даже человеку, он все понял
бы даже в том случае, если бы ему наглухо заткнули уши.
А тут все-таки собака с открытыми ушами и умными гла-
зами. Как не понять! И правда, Толик повел Бима в свою
отдельную комнату (там пахло исключительно одним То-
ликом).

Ни Бим, ни Толик не слышали дальнейшего разговора
Мамы и Папы.

А там происходило вот что;
- Зачем же ты при Толике такие слова говоришь:
<Изуродуешь ребенка> и тому подобное? Это же для него
пагубно.

- А это не пагубно: явно больная собака, бродячая -
да в нашу образцовую чистоту! Ты что - с ума сошел?
Да он завтра же заболеет от нее черт-те чем. Не позволю!
Сейчас же выгони пса!

- Эх, мать, мать! - вздохнул Семен Петрович. - Ни
капли ты не представляешь, что такое тактика.

- Провалитесь вы со своей тактикой, Семен Петрович!

- Ну вот, опять за свое... Надо же сделать с умом: и
Толика не травмировать, и пса уволить. - Потом что-то
пошептал ей и заключил: - Так и сделаем: уволим.

- Так бы и говорил сначала, - успокаивалась Мама.

- Не мог я сказать этого при Толике... А ты, дурочка,
несешь: <провалитесь с тактикой>. - Он потрепал ее по
щеке (то есть помирились).

Они вошли к Толику, Мама сказала:
- Ну, пусть живет, что ли...

- Конечно, пусть, - поддержал Папа.

Толик возрадовался. Он смотрел благодарно на Маму
и Папу, он рассказывал о Биме и показывал все, что тот
умеет.

Это была счастливая семья, где все теперь были до-
вольны жизнью.

- Но одно условие, Толик: Бим будет спать в прихо-
жей и ни в коем случае не с тобой, - заключил Папа.

- Пусть, пусть, - согласился Толик. - Он ведь очень
чистоплотный, Бим. Я хорошо знаю,

Бим приметил, конечно, что Папа - хороший, спокой-
ный, уверенный и ровный. А когда, несколько позже, То-
лик провел Бима по комнатам, знакомя с квартирой, то и
тут Бим заметил, что Папа ест один, с газетой в руках, и
тоже - спокойно и уверенно. Хороший человек - Папа,
он же и Семен Петрович.

Допоздна провозился Толик с Бимом: расчесал его, по-
кормил немного (больше не велел Папа - <Голодной со-
баке много нельзя, загубить можно>), выпросил у Мамы
тюфячок (совсем новый!), постелил в углу прихожей и
сказал:
- Вот твое место, Бим. На место!

Бим беспрекословно лег. Он все понял: здесь он будет
пока жить. Внутри у него потеплело от ласки и внимания
маленького человечка.

- Пора спать. Толик. Пора. Уже пол-одиннадцатого.
Иди, ложись,-уговаривал Папа.

Толик лег в постель. Засыпая, он думал: <Завтра
пойду к Степановне и скажу, пусть у меня живет Бим, по-
ка вернется Иван Иваныч>/.. И еще вспомнил такое: когда
он рассказал, что ходит к Степановне и там есть Люся, а
он водит Бима, то мама раскричалась, а папа сказал То-
лику: <Больше туда не пойдешь>; когда же Толик плакал,
то папа напоследок сказал маме: <Мы забыли с тобой,
что такое тактика>. И гладил Толика по голове, говоря:
<Что теперь поделаешь? Надо тебе вырасти, большим че-
ловеком стать, но не собачником и не по бабкам разным
там ходить. Ничего не поделаешь!> А теперь вот Бим бу-
дет жить у него и <по бабкам> ходить не надо... Он толь-
ко один разик сходит к Степановне, чтобы сказать ей обо
всем... и к Люсе... Она милая девочка, Люся... А Бим не-
бось спит.. Хороший Бим.

На этой мысли Толик уснул спокойным, радостным,
светлым сном.

...Глубокой ночью Бим услышал шаги. Он открыл гла-
за, не поднимая головы, и смотрел. Папа тихо подошел к
телефону, постоял, прислушался, потом взял трубку и по-
лушепотом сказал всего два слова:
- Машину... Сейчас.

Значения этих слов Бим, конечно, не понял. Но заме-
тил, что Папа тревожно смотрел на дверь Толика, бросил
неспокойный взгляд на Бима, ушел в кухню, вышел отту-
да на цыпочках, с веревкой и каким-то узелком. Бим со-
образил: что-то не так, что-то в Папе изменилось - он не
похож сам на себя. Внутреннее чутье подсказывало-надо
залаять, надо бежать к Толику! Бим, вне всяких сомне-
ний, сделал бы именно так, но Папа подошел и стал гла-
дить Бима (значит, все хорошо), потом привязал веревку
к ошейнику, надел пальто, тихо-тихо открыл дверь и вы-
вел Бима.

У подъезда стоял и журчал живой автомобиль.

И вот едет Бим на заднем сиденье. Впереди человек за
рулем, рядом с ним Семен Петрович, Из узелка, что поло-
жен рядом с Бимом, пахнет мясом. На шее веревка. Люди
молчат. Бим тоже. Ночь, Темная, темная ночь. Небо заво-
локло тучами-оно черное, как чугун в доме Хрисана Анд-
реевича, непроглядное. В такую ночь невозможно собаке
следить за дорогой из автомобиля и заприметить обратный
путь. И куда везут, Бим тоже не знал. Собачье дело-что?
Везут, и все. Только вот веревка зачем? Беспокойство окон-
чательно овладело Бимом, когда подъехали к лесу и оста-
новились.

Семен Петрович повел Бима на веревке в глубь леса,
захватив с собой ружье. Шли вниз, в яр, освещая просеку
фонариком. Дорожка уперлась в небольшую полянку, ок-
руженную огромными дубами. Тут Семен Петрович привя-
зал Бима к дереву за-веревку, развернул узелок, вынул
из него миску с мясом и поставил перед Бимом, не ска-
зав ни единого слова. И пошел обратно. Но отойдя на
несколько шагов, обернулся, ослепил Бима фонарем и ска-
зал:
- Ну, бывай. Вот так.

Бим провожал взглядом удаляющийся свет фонарика
и молчал - в удивлении, в неведении и горькой обиде. Он
ничего, ровным счетом ничего не понимал. И дрожал в
волнении, хотя было тепло и даже душно, необычно для
осени.

Автомобиль уехал. <Туда уехал>, определил Бим по
удаляющемуся звуку, что становился все тише и тише, а
потом и совсем заглох; звук тот как бы проложил Биму
направление - куда идти, в случае чего.

Лес молчал.

Темной-темной осенней ночью сидела в лесу собака под
могучими деревьями, привязанная на веревке.

И надо же случиться такому именно в эту ночь!
Редко, очень редко так бывает, но случилось: в конце нояб-
ря, при таком необычном потеплении, где-то далеко-дале-
ко прогремел гром.

Сначала Бим сидел и слушал лес, проверяя вокруг, на-
сколько хватало чутья. Для собаки не трудно определить-
какой это лес, если она хоть однажды побывала в нем.
Бим вскоре понял, что он находится там, где когда-то был
с хозяином на облаве. Тот самый лес. Но волком, пока
нигде поблизости не пахло. Бим прижался к дереву боком,
прижух в непроглядной темноте, слился с нею, одинокий,
беззащитный, брошенный человеком, которому он не сде-
лал никакого зла.

Внутренне, где-то в самых глубинах существа, инстинк-
том, Бим понял, что к Толику теперь идти не надо, что
он теперь пойдет к своей родной двери, только туда и ни-
куда больше. И так ему захотелось туда, что он, забыв о
веревке, рванулся от дерева изо всех оставшихся сил и
упал: боль в груди отдалась во всем теле и подкосила его.
Теперь он лежал недвижимо, вытянув все четыре лапы. Но
это продолжалось недолго, он вновь поднялся и вновь сел
к дереву, казалось смирившись со своей судьбой.

В черной ночи еще раз пророкотал гром, теперь уже
ближе, и прокатился по безлистому лесу грузно и широко.
Подул ветер, ветви деревьев заныли, как от предчувствия
беды, стволы, что послабее, закачались, и наконец все
слилось в единый тревожный черный шум, в котором от-
четливо выделялся стон полусухой осины; она ритмично
скрипела и скрипела где-то у корня, уже надломившаяся
и изношенная; ее глухой тоскливый стон пугал Бима боль-
ше, чем весь шум леса.

А лес шумел, шумел и шумел. А ветер все разыгрывал-
ся полным и единственным властелином в кромешной тьме,
разыгрывался так, что застонали и дубы. Биму казалось,
что кто-то черный-черный, огромный, распластался над мо-
гучими дубами, над безнадежной, умирающей старой оси-
ной, над ним, затерявшимся в этой суровости псом; и этот
черный бил полами черного плаща по верхушкам леса, об-
хватывал деревья и качал их в дикой пляске, шаманил,
подергиваясь и извиваясь, крича и завывая в стоголосой
дикости.

Биму стало так жутко, что боль в теле на время ото-
шла, забылась. Он вдавился в ствол дерева, влип. Ветер
начал бросать на лес холодом, отчего внизу яра потекла
знобящая струя и сразу же пронизала Бима. Так всегда
позднее потепление резко сменяется похолоданием. Бим
передвинулся на другую сторону ствола, от ветра, и так,
чтобы против ветра следить чутьем, а под ветер - гла-
зами. Но впереди было непроглядно темно. Бим дрожал.

Вдруг, как огненным узким ножом, молния рассекла
черноту, на секунду осветив строптиво воющий лес, а вслед
за нею что-то грохнуло вверху, ударило, задребезжало
чем-то разбитым, ухнуло вниз и покатилось по лесу в раз-
ные стороны. Молния и гром будто испугали шамана, и
он стал убегать, убегать, а потом и совсем затих; и тогда
застучали сверху капли. Дождь был короткий, сильный, хо-
лодный. Потом и он перестал.

Лес теперь потихоньку ворчал, отряхиваясь и оправ-
ляясь, словно после боя. Но вдруг осина скрипнула, за-
трещала, зацепилась за другие деревья, прощаясь с сосе-
дями, жутко зашумела и повалилась на землю, ломая свои
ветви, в горестной предсмертной безнадежности: выдержа-
ла последний бой и пала. Осина стояла близко от Бима,
ему было тревожно слышать смерть дерева и страшно от-
того, что она падала, как ему вначале казалось, прямо на
него; он в ту минуту попятился от своего рокового дуба,
натянув веревку, но... веревка есть веревка.

Бим сидел до рассвета, продрогший, больной, измучен-
ный. Перед ним стояла миска с мясом - к нему он так и
не прикоснулся.

Перед рассветом далеко завыл волк. Один провыл:
больше к очередной перекличке в лесу не оказалось. То
был самый хитрый, спасшийся тогда от облавы волк. Бим
приподнял шерсть на холке, застучал зубами и слушал,
слушал, слушал, хватал чутьем воздух, глубоко втягивая.
Он приготовился к встрече, ничуть не подозревая, что в
нем есть храбрость самозащиты, которую можно назвать
героизмом отчаяния (ведь укусил же он Серого дядьку,
чуть не сбив его с ног!). Но волк на этот раз не пришел.
Ветра уже не было, так что издали зверь не мог зачуять
Бима, а время заброда по его участку, видимо, еще не на-
ступило. Однако Бим в напряженном ожидании, незамет-
но для самого себя, уже натянул веревку, отчего ошейник
стал душить до хрипоты. Тогда Бим попятился к дереву,
прижался задом к стволу, перехватил коренными зубами
веревку и... перегрыз. Как ножом отхватил!

Свершилось!

Бим свободен, хотя и одинок в дремучем лесу.

Так любая собака в конце концов и поступает, хотя у
разных пород это происходит по-разному: цепные сторо-
жевые - те перегрызают веревку немедленно, так как они
любят только прочные цепи; моська хотя и не перегрыза-
ет, но, будучи привязанной на веревочку, начинает биться,
вертеться, вопить и может даже удушиться; гончие долго
думают, но перегрызают; интеллигентная собака, что ра-
ботает по красной дичи, просидит много дней в ожидании
хозяина, но веревку перегрызает только в минуты опасно-
сти или в отчаянии, когда станет ясно, что никто уже не
придет на помощь. Вот так и Бим: пришел срок, и он сде-
лал то, чему быть должно.

Бим отошел от дерева осторожно, оглядываясь, прислу-
шиваясь к лесу. Неожиданно неподалеку застрекотала со-
рока. <Тут кто-то, кто-то, кто-то есть! Кто-то есть, кто-то,
кто-то есть, кто-то есть!> И Бим немедленно, с первого же
предупреждения сороки, остановился в чаще молодого дуб-
няка, плотно окружившего старый толстенный дуб-вековик.
Боли он уже почти не чувствовал, она ушла куда-то в глу-
бину. Он прилег на листву, вытянув шею и прижав голову
к земле. Сорока прокричала близко - Бим увидел ее на
высоком дереве. Он, конечно, ушел бы, не теряя ни мину-
ты, но сорока кричала об опасности с той стороны, куда
надо было идти Биму. Ждал он в трепете, в то же время
с решимостью, и еще с благодарностью к сороке за свое-
временное сообщение о враге. Спасибо тебе, сорока! Толь-
ко хищные животные ругают эту птицу, замечательную ве-
стунью, урожденную с телеграфом на хвосте, добровольную
служку мирных жителей леса. Не будь сороки, население,
бегающее и летающее, было бы окончательно лишено ин-
формации о жизни леса.

Волчица вышла на край поляны и остановилась. Перед-
няя нога у нее кривая (значит, она когда-то была рамена
человеком). Прихрамывая, она переступила еще несколько
шагов, повернула голову точно к Биму и с разлету... бро-
силась в его сторону. Но промахнулась - помешала не-
правая нога. Бим ускользнул от нее в самый последний
момент, прыгнув в сторону. Зверь, повернувшись и как бы
подпрыгнув на трех ногах, кинулся вновь-на Бима. Одна-
ко тот юлой откатился за дуб и почувствовал спиной от-
верстие, дупло. И тут же, в момент второго промаха, вол-
чицы, в ту же секунду, протиснулся в дупло, выставил зу-
бы, зарычал неистово и стал лаять так, как никогда в жиз-
ни не лаял, - как гончая на следу, как лайка у берло-
ги, без передыху. Голос Бима зазвенел по лесу одним-
единственным словом, понятным каждому: <Беда-а! Беда-
а!> А лес подхватил и помогал эхом: <Беда-а! Беда-a!!!>

Спасибо тебе, лес!

И понеслось от сороки к сороке, быстрее телеграфа,
тревожное оповещение: <Кто-то кого-то ест, кто-то кого-то
ест, кто-то кого-то, кто-го кого-то...> Лесник на кордоне
определил, что и собачий неистовый лай, и редкостное
беспокойство сорок - не к добру. Он взял ружье, заря-
дил картечью и пошел в глубину леса. Человек шел сме-
ло, потому что лес был почти что его домом, а обитатели
лесные знали его в лицо. Да и он знал многих из них,
знал в лицо и волчицу, но почему-то не убивал ее. <Не за-
тесался ли кто из молодых охотников на законную соб-
ственную территорию волчицы, не испугался ли ее и не
забрался ли на дерево, оставив собаку на растерзание?>-
подумал он, поторапливаясь.. Лай раздавался издалека, в
самом конце Волчьего яра, но вдруг оборвался. <Гото-
ва!> - решил он и пошел теперь уже тише, хотя и в том
же направлении. Эх, а надо бы было спешить. Спешить
бы!

Что же там произошло, у дуба векового?

Волчица была <тертая>; она отошла от дупла, чтобы
Бим замолк, знала, что вместе с собачьим лаем всегда по-
является человек с ружьем. Бим потому и примолк, что
волчица уже не бросалась на него. Через некоторое вре-
мя она передвинулась ближе и села, не спуская с Бима
глаз. Так две собаки смотрели друг на друга око в око:
собака дикая, далекий родич Бима и враг человека, и со-
бака интеллигентная, которая не может жить без добро-
ты человека; волк ненавидит всех людей, а Бим любил бы
всех их, если бы они все же были добрыми к нему; соба-
ка - друг человека и собака - враг человека смотрели
друг другу в глаза.

Волчица понимала, что в отверстие дупла ей не про-
лезть, но она подошла к нему, потянулась мордой.   Бим
попятился в глубину, оскалив зубы, но уже не лаял, он
был в своей крепости недосягаем.

Сколько времени так продолжалось бы, неизвестно.
Но вот волчица повела носом вокруг, резко повернулась
от дупла и, пригнувшись, как перед опасностью,  шаг за
шагом стала продвигаться к полянке, к тому дубу, за ко-
торый был привязан Бим. Шла она с каким-то  ужасом,
опустив хвост-полено.

В страсти охоты за Бимом она  пропустила  это ме-
сто, потому что ночной дождь сильно смыл запахи, а те-
перь, как только немного обветрело, она их обнаружила:
веревка на дереве, миска с мясом. О, она знала уже, что
это означает: здесь был человек! Человеком пахнет верев-
ка, железом пахнет круглый предмет, а следы тоже его;
мясо же - обман, предательство, Капкан. Она чуть при-
остановилась, прыгнула в сторону и побежала, как от ве-
ликой напасти. Так волк убегает от капкана, поставленно-
го неумело - не замаскированного внешне и по запаху.

Убежала от Бима последняя в лесу, храбрая и гордая
волчица.

...Единственное существо на земле, какого ненавидит
волк, это - человек. Ходят по земле последние волки, и
ты, человек, убьешь их, этих  вольнолюбивых санитаров
леса и поля, очищающих землю от нечисти, падали, бо-
лезней и регулирующих жизнь так, чтобы оставалось
только здоровое потомство. Ходят последние волки... Хо-
дят для того, чтобы уничтожать чесоточных лисиц, обере-
гая от заразы других, ходят для того, чтобы ослабевшие
от эхинококка зайцы не распространяли болезнь в лесах
и полях и не производили потомства, хилого и порочного;
ходят для того, чтобы в годы размножения мышей, несу-
щих туляремию, уничтожать их в огромных количествах.
Ходят последние волки по земле.

Когда они тоскливо и надрывно воют в ночи, твоя ду-
ша, человек, почему-то содрогается от этого откровенного
и прямого оповещения на всю округу: <Я-а-а е-есть! Я -
есть!> И ведь ты знаешь, человек, что волчица не тронет ма-
ленького щенка-сосунка собаки, а примет его, как родное
дитя; и не тронет маленького ребенка, а перетащит в ло-
гово и будет толкать его к сосцам. Сколько их, таких слу-
чаев, когда волк из человека-ребенка выкармливал чело-
века-волка! Шакалы так не могут. Даже собаки не могут.
А тронет ли волк овцу в своем родном районе, где он жи-
вет? Никогда. Но ты все равно боишься волка,  человек.
Так ненависть, затмевая разум (отличие от животных!),
может иногда настолько овладеть существом, что полезное
считается вредным, а вредное - полезным.

Но последние волки пока ходят по земле.

Один из них убежал от ненавистного и опасного запа-
ха человека, но не от Бима. Мы не знаем, чем бы кончи-
лась их встреча и сколько бы просидела волчица у дуп-
ла. Может быть, они и снюхались бы (ведь она была оди-
нокой волчицей, а Бим - самец). Не будем говорить о
том, чего не произошло, только напомним, что люди-то
видывали собаку в стае волков не раз. Но Бима такая
участь миновала.

Когда убежала волчица, возникла, сама собой, у Би-
ма сильная боль в надорванной груди. Он стал задыхать-
ся, а потому и выполз из дупла, да и упал тут же - будь
что будет! И все-таки он не стал есть мясо даже и после
того, как вновь отлежался и смог подняться.  Оставалось
одно: идти вперед, насколько хватит сил.

И Бим пошел. Долго и трудно взбирался он по круто-
му, огромному, в километр, подъему. Где-то на половине
этого склона он наткнулся на след волчицы, перейти его
не решился (она ведь отсюда и шла!), поэтому свернул в
густой непролазный терник и... увидел волка. Увидел пря-
мо перед собой, мертвого. Это был тот, что ушел внутрь
круга облавы, смертельно раненный, около которого все
еще кружила волчица, время от времени оповещая окру-
гу своей страшной для человека тоской.  Мертвый волк.
Шерсть с него оползла клоками. Осталась лишь часть
растаявшего и осевшего зверя. Только когти стали длин-
ными, зловеще-чистыми и страшными. Бим увидел: даже
у мертвого, истлевшего волка   когти   остаются. И они
пугают.

Бим полукружьем поспешил, насколько было силы, об-
ратно на ту же дорожку, обойдя столкнувший его след.

Наконец он поднялся наверх, остановился на том ме-
сте, где вчера был автомобиль, осмотрелся   и пошел со-
вершенно точно туда, куда надо, - домой. И снова силы
покидали его, снова он отлеживался то в скирде, то в со-
сновой хвое, снова искал травы по пути и ел их.

По шоссе бежала тощая хромая собака. Вперед бежа-
ла, только вперед, медленно, тяжко, но вперед к той две-
ри доброты, где Биму хотелось лечь и ждать, ждать хо-
зяина, ждать доверия и самой обыкновенной простой че-
ловеческой ласки.

...А что же Толик? Как он там, после того как проснул-
ся утром?

Он, еще не одевшись, в нижнем бельишке, побежал к
Биму и вдруг закричал:
- Мама! Где Би-им?! Где!!!

Мама успокоила:
- Бим захотел попысать, папа выпустил его, а он не
вернулся. Убежал. Папа его звал, звал, а он убежал.

-Папа!-заплакал   Толик.-Неправда, неправда,
неправда! - Он упал на кроватку, мальчик   в нижнем
бельишке, и кричал с укором, с мольбой, с надеждой на
то, что это не так: - Неправда, неправда, неправда!

Теперь стал утешать Семен Петрович:
- Придет он, придет... А не придет, так сами разы-
щем и возьмем его к себе. Обязательно возьмем. Най-
дем - собака не иголка.

Толик перестал плакать и смотрел в одну точку. По-
том он глянул на родителей, вытирая   слезы, и сказал
твердо:
- Все равно найду.

Он так уверенно произнес эти слева, что   отец с ма-
терью с опаской переглянулись, говоря друг другу глаза-
ми: <У мальчика собственное мнение>.

С того дня Толик стал молчаливым дома  и в школе,
замкнутым, настороженным к близким.

Он искал Бима. Часто можно было видеть в городе,
как чистенький мальчик, из счастливой культурной семьи,
останавливал прохожего, выбрав его только по  лицу, и
спрашивал:

- Дяденька, вы не видели белую собаку  с черным
ухом?

________

Глава 14
ПУТЬ К РОДНОЙ ДВЕРИ. ТРИ УЛОВКИ

Когда Бим подходил к городу, ноги почти уже его
не слушались. Ведь он опять же был голоден.  Да и что
можно было съесть около шоссе? Ничего. Разве  что вы-
брошенную корочку арбуза, но это - не питание, а одна
видимость. Такой собаке надо мясо,   хороший   кулеш,
борщ с хлебом (если остается от стола), одним словом,
все, что ест обыкновенный человек. А Бим питался почти
две недели впроголодь. При его больной груди, разбитой
сапогом, такое голодание - медленная погибель. Если же
к тому добавить, что в борьбе с волчицей он сильно за-
шиб раздавленную стрелкой заднюю лапу и костылял на
трех ногах, то можно себе представить, какой вид был у
Бима, когда он входил в свой родной город.

Но свет не без добрых людей. На самой  окраине он
остановился у малюсенького домика с одной дверью и од-
ним окошечком. Вокруг домика лежали  горы кирпича,
камней, каменных плит, досок, бревен, железа и всякой
всячины, а рядом, с другой стороны, стояла половина но-
вого огромного дома, но без окон и дверей, без крыши.
Ветер путался в глазницах окон, шипел по ярусам бу-
лыжника и кирпича, пел в штабелях досок и завывал в
верхотуре строительного крана - и везде у него разный
голос. В такой картине ничего удивительного для Бима
не было (везде строили и строили без конца), а по сове-
сти говоря, он не раз обращался за   время скитаний к
строителям с просьбой: <Дайте, ребята, пожрать>. Те по-
нимали его язык - подкармливали. Однажды шутник из
их компании в обеденном перерыве вылил в консервную
банку ложку водки и предложил Биму:

- А ну, долбани-ка, песик, за здоровье тех, кто тут не
ворует.

Бим обиделся и отвернулся.

- Точно!-воскликнул шутник,-Не за   кого тебе
пить, благоразумный. Это я знаю точнехонько.

Все присутствующие здорово смеялись и   называли
шутника-парня Шуриком. Зато тот же Шурик  отхватил
ножом кусок колбасы - настоящей, магазинной, а не из
помойки! - и положил перед Бимом:
- За правду тебе, Черное ухо. Возьми, мудрец.
И опять смеялись люди в замазанных комбинезонах.
А Шурик добавил, видимо, самое смешное:
- А то, брат, за эту ночь опять доски усохли на одну
треть.

И еще смеялись, хотя парень тот и не улыбнулся.

Бим понял речь Шурика по-своему: во-первых, вод-
ка собаке - плохо, а если ты ее не пьешь, то тебе дадут
колбасы; во-вторых, все эти ребята, пахнущие кирпичами,
досками и цементом, - хорошие. Биму так и показалось,
что Шурик говорил все время именно об этом.

Вспомнив такое, руководствуясь знакомыми из про-
шлого запахами, то есть по праву памяти, Бим,  обесси-
левший до последней степени, прилег у двери маленького
того домика, у сторожки.

Было раннее утро. Кроме ветра, вокруг никого не бы-
ло. Через некоторое время в сторожке кто-то кашлянул и
заговорил сам с собой. Бим привстал и, опять же по тому
же праву, поцарапался в дверь. Она открылась, конечно,
как и всегда. На пороге появился человек с бородой, одно
ухо шапки опущено вниз, другое торчит вверх, плащ туго
натянут на кожух: личность, вполне внушающая доверие
Биму.

- Э, да тут гость, никак? Эка тебя подвело, бездом-
ник несчастный, право слово. Ну, заходи, что ль.

Бим вошел в сторожку и молча лег, почти упал у по-
рога. Сторож отрезал кусок хлеба, бросил в ведерце,
размочил водицей и подставил Биму.  Тот с благодар-
ностью съел, после чего положил голову на лапы и смот-
рел на дедушку.

И пошел у них разговор о жизни.

Скучно сторожу, где бы он ни сторожил, а тут - жи-
вое существо смотрит на него изумленным, человеческим,
измученным, откровенно страдающим и потому даже по-
ражающим взором.

- Плохая твоя жизнь, Черное ухо,   видать сразу...
Оно - что же, - спросил он первым делом,-либо твоя
очередь на ордер еще не пришла? Либо-что?.. Я, брат,
тоже вот: очередь приходит и уходит, Михей остается.
Сколько их, домов-то, понастроили, а я все вот с этой
будкой переезжаю с места на место. Ты вот убегешь, к
примеру, и попробуй ты написать мне письмо: некуда.
Без адреса пятый год: <СМУ-12, Михею>. И  вся тебе
роспись. Не пакет, а одно унижение. Пить-есть - пожа-
луйста, под завязку; обуться-одеться - пожалуйста, хоть
галсник навешивай и шляпу - на лоб; а вот жить пока
негде, понимаешь. Куда же денешься! Временные труд-
ности... А зовут меня - Михей. Михей я, - тыкал он се-
бя пальцем в грудь и отпивал малость из горлышка бу-
тылки (делал он это каждый раз, как  только кончался
заряд речи).

Бим твердо понял монолог Михея   по-своему, по-со-
бачьи, то есть по виду, по интонации, по доброте и про-
стоте: хороший человек Михей. Впрочем, вовсе не важно
понимать слова (оно даже и не нужно понимать собаке),
а важно понять человека. Бим понял его и тут же задре-
мал, пропуская мимо ушей дальнейшую беседу. Но все же
из уважения к собеседнику он то закрывал, то открывал
глаза, преодолевая сон.

А Михей продолжал тем же тоном:
- Ты вот уснул, и вся недолга. А мне   нельзя. На-
грянет контроль: <Где Михей? Нету. Уволить Михея. Обя-
зательно>. То-то вот и оно. Не окажись на посту или зас-
ни - сейчас бы тебе в нос: <Где Михей? Нету. Уволить
Михея!> И вся недолга.

Сквозь дремоту Бим только и разбирал   слова: <Ми-
хей... Михей... Михей... И вся недолга>.

А Михей отпил еще пару глотков, вытер усы, посолил
хлебца, понюхал и стал его есть, одновременно обращаясь
к Биму:
- А я так скажу, Черноушко, собаке-то даже лучше
выложить душу: тут тебе никаких прений - она никому
не скажет, а самому полегчает... Вот я, Михей,-охра-
на. С ружьем. Теперь вопрос: а если ворует не один? Что
Михей сделает? Ничего он не сделает, И вся  недолга...
Закон, говорят. Закон - хорошо: поймал - пять лет ему,
с-сукину сыну! А-а! Да только его надо поймать,  вот в
чем корень. Как поймать? То-то и оно. Вот ты - co6aка.
Насажаю я в кошелку зайцев, двадцать штук, и выпущу
их сразу всех, а тебя заставлю ловить. Они   прыснут
разные стороны и вся недолга. Ну, поймаешь ты одного
А другие? Убя-агу-уть! - Михей так заразительно   рас-
смеялся, что Бим приподнял голову - впору хоть caмoму
улыбнуться.

Но Биму было не до того.

Дверь открылась. Вошел человек, тоже сторож, и сказал
- Смена. Ложись, Михей, спать.

Тот добрался до лежака и тут же немедленно уснул.
А Смена сел за стол на место Михея, посидел чуть и за
метил Бима:

- Это еще что тут за филин?-спросил он у Бима, ви-
димо обратив внимание на его большие глаза.

Бим сел, как того требует вежливость, устало вильнул
хвостом (<Больной я, дескать. Хозяина ищу>). Смена ни-
чего не понял, как и многие люди не понимают собак, а
вместо ответа открыл дверь и подтолкнул Бима ногой:
- Сматывайся, образина.

Бим вышел с убеждением: Смена - человек парши-
вый. Но идти дальше он не мог: наевшись тюри у Михея,
он почему-то еще больше обессилел, а сон буквально ва-
лил его с ног. Борясь со сном, Бим забрел в новостроя-
щийся дом, зарылся в ворошок стружек, от которых пах-
ло сосной, и уснул крепко-крепко.

За день его никто не потревожил. Так он и пролежал
до вечера. В сумерках обследовал нижний этаж, нашел
на окне почти полбуханки хлеба, большую часть съел (до-
сыта), меньшую вынес из дома и зарыл в мягкую землю
около траншеи; все это он сделал основательно, как и по-
лагается: хоть и не было силы, а собачье правило <Хоро-
ни кусок про черный день> соблюдать надо. Теперь он по-
чувствовал, что может продолжать путь. И пошел к своей
родной двери.

К родной двери, к той самой знакомой с первых дней
жизни, к двери, за которой доверие, наивная святая прав-
да, жалость, дружба и сочувствие были настолько естест-
венны, до абсолютной простоты, что сами эти понятия оп-
ределять не имело смысла. Да и зачем Биму все это ос-
мысливать? Он, во-первых, не смог бы это сделать как
представитель собачьих, а во-вторых, если бы он и попы-
тался подняться до недосягаемой для него высоты разума
Гомо, он погиб бы уже оттого, что его наивность люди
почли бы дерзостью необыкновенной и даже преступной.
В самом деле, Бим тогда кусал бы подлеца обязательно,
труса - тоже, лжеца - не задумываясь, бюрократа он
съедал бы по частям и т. д., и кусал бы сознательно, ис-
полняя долг, а не так, как он укусил Серого, уже после
того как тот жестоко избил по голове. Нет, та дверь, ку-
да шел Бим, была частью его существа, она - его жизнь.
И - все. Так, ни одна собака в мире не считает обыкно-
венную преданность чем-то необычным. Но люди придума-
ли превозносить это чувство собаки как подвиг   только
потому, что не все они и не так уж часто обладают пре-
данностью другу и верностью долгу настолько, чтобы это
было корнем жизни, естественной основой самого сущест-
ва, когда благородство души - само собой разумеющееся
состояние.

Дверь, к которой шел Бим, - это дверь его друга, а
следовательно, его, Бима, дверь. Он шел к двери доверия
и жизни. Бим хотел бы достичь ее и либо дождаться дру-
га, либо умереть: искать его в городе уже не было сил. Он
мог только ждать. Только ждать.

Но что мы можем поделать, если и  в эту ночь Бим
так-таки и не дошел до своего дома?

Надо было прежде всего обойти район Серого, а для
этого обязательно пройти мимо дома Толика. Так оно и
получилось. Бим оказался у калитки маленького друга и
не мог, просто не мог пройти ее, будто чужую. Он прилег
у высокого кирпичного забора, свернувшись в полукала-
чик и вывернув голову в сторону: то ли раненая собака,
то ли умирающая, то ли совсем мертвая - мог бы поду-
мать любой прохожий.

Нет и нет, Бим не пойдет уже к двери этого дома. Он
только отдохнет от боли и тоски у забора, а потом пойдет
домой. А может быть... может быть, заявится   сюда сам
Толик... Разве мы имеем право обвинять Бимп в отсутст-
вии логики, если она ему недоступна? И он лежал в тоск-
ливой собачьей позе безо всякой логики.

Был темный вечер.

Подъехал автомобиль. Он вырвал у темноты часть за-
бора, потом пощупал весь забор и выпучил прямо на Би-
ма два ослепительных глаза. Бим поднял голову и смотрел,
почти сомкнув веки. Автомобиль поурчал, поурчал тихонь-
ко, и из него кто-то вышел. За запахом дыма нельзя было
установить дух человека, шедшего к Биму, но когда тот
оказался освещенным глазами автомобиля,   Бим сел: к
нему шел Семен Петрович. Он  приблизился, убедился в
том, что это действительно Бим, и сказал:
- Выбрался. Ну и ну!..

Вышел из автомобиля и второй человек (тот, что вез
Бима перед грозой к волчице), посмотрел на собаку и по-
доброму сказал:
- Умный псина. Этот не пропадет.

Семен Петрович пошел на Бима, расстегивая   пояс.
- Бимка, Бимка... Ты хороший, Бимка... Ко  мне, к
мне...

О не-ет! Бим не верил, Бим потерял доверие, и он не
пойдет к этому человеку, хотя бы он и захотел взять его
с добрыми намерениями. Может быть, Семен Петрович и
думал возвратить Бима Толику, поняв состояние сына, да
не тут-то было: Бим побежал. Именно не пошел, а побе-
жал от Семена Петровича вдоль забора, по освещенному
пути. И откуда силы взялись?!

Семен Петрович - за ним. Второй человек - напе-
рехват. Бим соскользнул со света в темноту, спустился
ползком в траншею и здесь уже пошел пешком, еле пе-
реставляя лапы. Но направился Бим не в ту сторону, ку-
да под светом бежал до траншеи, а в обратную.

И опять в минуту опасности Биму пришло откровение
предков: путай след! Так поступают зайцы, лисицы, вол-
ки и другие звери - обычная уловка помер один  при
преследовании. Лисица и волк в подобных случаях обрат-
но могут идти след в след так искусно, что только опыт-
ный охотник, да и то после, сообразит по коготкам, что
его надули; уловка номер два - это петля (пошел влево,
пришел вправо) или сметка (со своего обратного следа -
прыжок в сторону); уловка номер три - отлежка: запу-
тав след, отлеживаться в глухом месте и слушать (если
прошли, лежать, если идут напрямик, то все начать сна-
чала, путать). Все эти три уловки зверей хорошо знают
настоящие охотники, но Семен Петрович никогда не был
охотником, хотя и держал ружье и даже выезжал на от-
крытие сезона ежегодно.

В общем, так: Семен Петрович побежал в одну сторо-
ну, уже освещая свой путь фонариком, а Бим - в дру-J
гую, да еще под прикрытием спасительной траншеи.

Но вот канава кончилась - Бим уперся в торцевую
стенку, сбоку которой висел ковш экскаватора. Оказалось,
ему не вылезти из западни:   спуститься-то он смог, а
взобраться наверх нет силы: с боков - стенки, впереди-
стенка. Был бы он здоров, на четырех ногах, тогда дру-
гoe дело, а теперь oн может только выйти - не выпрыг-
нуть, не выскочить, а только выйти.

Посидел, посидел наш Бим, посмотрел вверх на ковш,
кое-как приподнялся на заднюю лапу, опираясь  о стену
передними, оглядел отвал земли и снова сел. Казалось,
он думал, но он просто слушал: нет ли погони. Потом он
так же приподнялся на противоположную стенку без отва-
ла и заметил, что фонарик ерзал на одном месте, ви-
хляясь из стороны в сторону, а затем и затух. Увидел он и
то, как автомобиль поехал обратно и стал приближаться
к нему, но стороной. Бим прижался в уголок   канавы и
слушал, вздрагивая. Автомобиль проехал мимо,   где-то
совсем рядом.

Поблизости все стало тихо. А дальше  слышно: не
очень сильно покрякивают коротко автомобили, скреже-
щет трамвай - все звуки знакомые, безвредные.

Темной осенней холодной ночью сидела в канаве соба-
ка. И никому на свете не помочь ей сейчас. А  ей надо,
очень надо, идти к своей двери. Бим попробовал подпры-
гнуть, но упал. Куда там! И пошел он обратно по своему
же следу, тихо, осторожно, прислушиваясь и в то же вре-
мя нет-нет да и ощупывая стены. В одном месте он обна-
ружил небольшую осыпь, стал на нее, приподнялся на
заднюю лапу - теперь передние достали  до отвала.
И Бим начал грести землю сверху вниз, под  себя, чем
больше он работал, тем выше становилась осыпь. Бим от-
дыхал и принимался вновь. Наконец-то он смог опереться
грудью о край канавы, но зато землю с отвала  достать
уже не мог. Тогда он спустился вниз по своей горочке,
полежал. Так хотелось завыть, позвать хозяина или Толи-
ка, завыть дико, на весь город! Но Бим обязан молчать -
ведь он спутал след и притаился. Вдруг он решительно
встал, попятился от накопанного им холмика и, забыв
о боли, взмахнул всем телом, как тряпкой, подскочил на
холмике на обе задние ноги и упал на самый край кана-
вы, в то углубление, что отрыл сам же, спуская вниз
землю.

Как он смог превозмочь неимоверную боль и немощь?
Кто ж его знает... Как, например, волк отгрызает себе ла-
пу, защемленную капканом? Никто не скажет, как это
возможно - своими же зубами перегрызть свою же ногу.
Можно ведь только предполагать, что волк делает это из
инстинктивного стремления к свободе, а Бим забыл само-
го себя из-за неудержимого стремления к двери доброты
и доверия.

Как бы там ни было, а Бим выбрался из западни и
лежал в той ямке наверху.

Ночь была холодная. Город спал, каменно-железный,
потихоньку скрежещущий и ночью, даже во сне. Бим дол-
го еще слушал и слушал. Продрогнув, он все-таки пошел.

По пути он забрел в открытый подъезд одного из до-
мов, и только потому, что надо было обязателльно при-
лечь, хотя бы на короткое время - настолько он стал
слаб. Ложиться прямо на улице нельзя, погибнешь (он ви-
дел не раз раздавленных автомобилем собак). Да и хо-
лодно на асфальте. А там, в подъезде, он прижался к теп-
лому радиатору и уснул.

В чужом подъезде глубокой ночью спала чужая собака.

Бывает.

________

Глава 15
У ПОСЛЕДНЕЙ ДВЕРИ. ТАЙНА ЖЕЛЕЗНОГО ФУРГОНА

Проснулся Бим еще до рассвета. Не хотелось уходить
от теплого, такого гостеприимного места, где никто не
потревожил его сон. Ему показалось, что у него прибави-
лось сил, - попробовал встать на ноги, но сразу это не
получилось. Тогда он сел. Это удалось, однако закружи-
лась голова (так же, как тогда в поле после удара в
грудь): стены покачнулись в одну сторону, перила лестни-
цы задрожали, а пороги ее слились в сплошную горку и
заколебались гармошкой, лампочка закачалась вместе с
потолком. Бим сидел и ждал, что же с ним будет дальше,
сидел теперь, опустив голову.

Кружение остановилось так же внезапно, как и нача-
лось. И Бим пополз на животе по порогам вниз. Дверь
подъезда оказалась открытой, Бим выполз, полежал не-
много на освежающем холоде и все-таки поднялся на но-
ги. Находясь где-то на грани полной потери сознания и
потому не чувствуя боли, он, повинуясь неведомой людям
внутренней собачьей воле, пошел качаясь, как чумной.

Вряд ли дошел бы он до своего дома, если бы не на-
ткнулся на помойку, где копалась маленькая собачонка.
Бим подошел и сел. Собачонка, шерстистая и неряшливая,
обнюхала его, помахала хвостом.

<Ты куда?> - спросила таким образом Лохматка.

Бим сразу узнал Лохматку - с нею он познакомился
в лугах, в тот день, когда она грызла корешок камыша.
Потому ответил доверительно и грустно, одними глазами:
<Плохо мне, подружка>.

Собачка вернулась к помойке, как бы приглашая гос-
тя, там повернула голову в сторону Бима и завиляла хво-
стом, что и означало: <Тут кое-что есть. Иди-ка>.

И что же вы думаете? Того-сего, по кусочку, по короч-
ке, по селедочной головке - Бим наелся все-таки. Силы
помаленьку возвращались, а вскоре, облизавшись и по-
благодарив Лохматку, пошел дальше, пошел намного
прочнее.

Нет, помойка в трудную минуту жизни - великое де-
ло! С этого часа Бим стал бы относиться с уважением к
таким местам, если бы...

Трудно об этом рассказать.

Серым предрассветным утром, когда остатки вчераш-
него смога осели к земле легкой прозрачно-синей дымкой,
Бим наконец добрался до своего дома... Вот он! Вон и ок-
но, из которого, вместе с Иваном Иванычем, бывало, они
смотрели на восходящее солнце. Не выйдет ли он к окну
и сейчас? Бим сел с противоположной стороны улицы и
смотрел, смотрел, смотрел теперь с радостью и надеждой.
Ему стало хорошо. Пошел через улицу, хоть и не спеша,
но уже подняв голову, будто улыбаясь, будто вот-вот
встретит незабвенного друга. Это была минута ожидания
счастья. Да и кто из живых существ не был более счаст-
лив в минуты ожидания, чем в минуты самого счастья?

Так, на середине улицы, перед родным домом, уже не-
далеко от той самой двери, Бим был счастлив от возник-
шей вновь надежды.

Но вдруг он увидел страшное: из арки дома вышла
Тетка! Бим сел, расширив глаза от ужаса и дрожа всем
телом. Тетка бросила в него кирпичом. Бим спешно ото-
шел обратно на противоположный тротуар.

Людей на улице в такую рань не было, даже дворни-
ки еще не выходили с метлами. Только одна Тетка да
Бим смотрели друг на друга. Она явно решила - стоять
и не пускать, она даже поставила ноги пошире, для проч-
ности, и утвердилась изваянием в средине арки, упершись
кулаками в бока; на Бима она смотрела надменно, пре-
зрительно, уничтожающе и гордо, с сознанием чувства
собственного достоинства, превосходства и правоты. Бим
же был беспомощен, но у него оставались вполне надеж-
ными только одни зубы, тоже страшные - если в пред-
смертной хватке. Он это знал, он этого не забыл, потому
даже чуть пригнулся и приподнял верхнюю губу, обнажив
передние зубы. Человек и собака смотрели друг на друга
неотрывно. Минуты казались Биму долгими.

...Пока человек и животное, не спуская взора, следили
за малейшим движением друг друга, обратимся к самой
Тетке, хотя отчасти мы ее уже знаем из предыдущих ис-
торий с Бимом. Тетка была совершенно свободная женщи-
на: свободна от эксплуатации капиталиста, от какого-ли-
бо отдаленного понятия о долге перед социализмом, сво-
бодна от труда. Но она все-таки оставалась рабой желуд-
ка, не замечая ярма этого рабства. Кроме того, у нее все
же были обязанности. Она поднималась, например, рань-
ше всех жителей многолюдного дома, еще до рассвета.
Своей первейшей обязанностью она считала нижеследую-
щее: проследить, кто из чужих вышел на заре из того или
другого подъезда; у кого горит свет в окне в то время,
когда все спят крепким зоревым сном; кто поехал на ры-
балку или на охоту и - с кем; кто первый, еще в темно-
те, пронесет что-то на помойку. Потом она посмотрит и
определит, что произошло, судя по помойке: бутылки ес-
ли, - значит, от жены прятал; старое пальто негодное, -
значит, скупец хранил дома ненужную тряпку: тухлое мя-
со выброшено, - значит, хозяйка растяпа, и так далее.
Если же девушка придет домой перед рассветом, то это
для Тетки было уже верхом торжества. Собак и их вла-
дельцев она ненавидела, потому наблюдение за ними со-
ставляло, пожалуй, одно из самых важных мероприятий
Тетки, при этом она посылала им вслед непотребные сло-
ва, запас которых был у нее неистощим, что свидетельст-
вовало о большой памяти и эрудиции.

Все это было существенно необходимо для ежедневной
информации, когда она вместе с несколькими, тоже сво-
бодными, женщинами будет долго сидеть на заботливо
выкрашенных скамейках и докладывать о том, кто есть
кто; и тут уж никто не будет забыт и ничего не будет за-
быто. Талант! Подобный непечатный бюллетень она вы-
пускала регулярно. И это она считала своей второй обя-
занностью перед обществом. Такая осведомленность каса-
лась даже и международных событий (сама слыхала: вой-
на - вот-вот, крупы надо запасать, соли); слух шел даль-
ше при участливом содействии подобных ей, но уже со
ссылкой на <такого-то>, а он -доцент, брехать не будет,
сам <слушал>.

При всем при том, как уже известно, Тетка называла
себя не иначе как <советская женщина>, гордилась этим
в полной уверенности, что это так, что ее дремучая со-
весть есть не что иное, как образец для подражания. Будь
у нее ребенок - какой бы вышел человечище!

Но два дня в неделю у нее были выходными: в воскре-
сенье она что-то покупала на базаре у колхозников, а в
понедельник продавала то же самое. Поэтому, не имея
кур, огорода, сетей для рыбной ловли, она продавала
яйца, самих кур, помидоры, свежую рыбу и все прочее,
необходимое для жизни человека. Благодаря такой, третьей
обязанности (в выходные дни!) Тетка имела сберегатель-
ную книжку и жила безбедно, отчего никогда и нигде не
работала. Существовала же она в квартире с удобствами,
соответствующими ее высокой культуре (два шифоньера,
три зеркала, картина с базара <Девушка и лебедь>, боль-
шой глиняный орел и вечные цветы из стружек, холодиль-
ник, телевизор). Все у нее было, что надо, и ничего не бы-
ло, чего не надо...

Итак, Тетка стояла в центре арки, и миновать ее Бим
не мог. Уходить бы ему надо, уходить, но он не в силах
уйти от родного дома. Он теперь будет ждать с оскален-
ными зубами, пока не уйдет враг, ждать, сколько бы вре-
мени на это ни потребовалось. Кто - кого!

Но вот в сероватой холодной мгле появился одинокий
автофургон и неожиданно остановился между Теткой и
Бимом. Фургон был темно-серый, обитый жестью, без окон.
Из него вышли двое и направились к Тетке. Бим внима-
тельно наблюдал, не сходя с места.

- Чья собака? - спросил усатый, указывая на Бима.

- Моя, - надменно ответила Тетка, не задумы-
ваясь.

- А чего не уберешь? - спросил второй, молодой па-
рень.

- Попробуй, убери. Видишь, конец веревки на шее -
перегрызла. И кусает каждого. Сбесилась, сволочь. Обя-
зательно сбесилась.

- Привяжи, - сказал усатый, - заберем ведь.

-Я сама писала заявление. И ходила, и просила -
заверите. Что та-ам! Бюрократ на бюрократе! - Она уже
кричала: - Душу вымотали бюрократы.

- Давай, - обратился усатый к безусому.

Тот взял из автомобиля малокалиберку, а усатый вы-
тащил из держателя, сбоку фургона, длинный шест с об-
ручем на конце и сеткой, будто сачок для ловли бабочек
величиной с овцу. Первым подошел тот, что с ружьем, а
за ним второй, изготовив сачок.

Бим увидел ружье. Бим завилял хвостом, говоря этим
жестом: <Ружье! Ружье! Знаю ружье!>

- Ласкается, - сказал парень. - Никакой он не бе-
шеный. Заходи.

Усатый вышел вперед. Бим почуял, что от него пахнет
собакой.

<Ну, конечно же, вы - хорошие люди!> - говорил он
всем видом.

Но вдруг внутри фургона тоскливо проскулила собака,
безнадежно и горестно. Бим все понял: обман! Даже ру-
жье - обман. Все - обман! Он шарахнулся было в сто-
рону, но... поздно: обруч сачка накрыл его. Бим прыгнул
вверх и оказался в сетке, теперь перекинутой им самим
через край обруча...

Бим грыз веревки, скрежетав зубами, неистово хрипел
и бился, бился судорожно, будто в припадке. Он быстро
истратил на это последние силы и вскоре затих. Собако-
ловы просунули сачок в дверь автофургона и вытряхнули
Бима на пол.

Дверь захлопнулась.

Усатый обратился к неожиданно повеселевшей Тет-
ке:
- Чего осклабилась? Не умеешь собак держать, так
и не мучила бы. Сама наела лягушкино рыло, а собаку
довела - жутко смотреть: на собаку не похожая.

(Он оказался наблюдательным: опущенные уголки
больших губ, плоский нос и вытаращенные очи Тетки на-
поминали действительно <лягушкино рыло>.)

- Меня, советскую женщину, ты, вонючий собашник,
оскорбляешь, гад! - И пошла, и пошла, не стесняясь в
выборе выражений, как и всегда. Слова, какие нельзя пи-
сать на бумаге, выскакивали из нее легко и свободно, как-
то даже плавно и широко, ибо они, по всей видимости,
были запрограммированы: нажми кнопку, и вот они, тут
как тут.

- Ты не безобразь! - крикнул ей парень. - А то вот
накрою подсаком, да в железный ящик. Таких, как ты,
надо бы, хоть на недельку в году, сажать в такой вот фур-
гон. - Он и правда схватил шест с обручем и решитель-
но зашагал к ней.

Тетка побежала писать жалобу за оскорбление. И на-
писала ее на имя председателя горсовета, при этом обви-
няла его ничуть не меньше, чем собаколовов. Она ни за
что не несла ответственности, ни за что не отвечала пе-
ред обществом, но зато со всех требовала ответственности.
Последнее тоже было частью ее обязанностей, как и лю-
бого паразита общества.

...Солнце всходило в то утро большое и желтое, по-
предзимнему холодное и невеселое. Оно отмахнулось от
утренней дымки так неохотно и так вяло, что местами
сизоватый туманчик так и остался над городом рваной
кисеей: на одной улице светло, на другой - мутно и серо.

Темно-серый, обшитый жестью автофургон выехал за
город и завернул во двор одиноко стоящего дома, обне-
сенного высоким забором. Над воротами вывеска: <Вход
посторонним воспрещен - опасно для здоровья>. То был
карантин, куда привозили бешеных собак и сжигали до-
тла, сюда же попадали и отловленные бродячие псы, как
возможные разносчики эпидемий, - этих не сжигали, а
отправляли для науки или снимали шкуры; других живот-
ных с инфекционными болезнями тут же и лечили, если
они того заслуживали; лошади, например, давали лекар-
ства до последнего часа жизни, а уничтожали ее только
при одном-единственном условии - при заболевании са-
пом. Очень редкая теперь это болезнь, потому что лоша-
дей остались единицы, болеть сапом некому.

Те два человека, изловившие Брма, были простыми
разнорабочими этого двора. И вовсе они не плохие люди.
Больше того, они всегда подвергали себя опасности зара-
зиться тяжелым недугом или быть укушенными бешеной
собакой. Они же время от времени очищали город от бро-
дячих псов или забирали собаку по личному заявлению
владельца. Эту обязанность они считали неприятной и тя-
желой, хотя за каждую отловленную собаку получали кро-
ме основного заработка дополнительную плату.

Бим не слышал, как приехал железный фургон во двор,
как вышли те двое из кабины и ушли куда-то: он был без
сознания.

Очнулся наш Бим через два-три часа. Около него си-
дела та самая, давно знакомая, Лохматка, с какой он
встретился на рассвете у помойки. Сейчас она лизала Би-
му нос и уши...

Удивительное существо собака! Вот у матери умирает
один из щенков, а она лижет ему носик, лижет ушки, ли-
жет, лижет без конца, долго-долго, массирует животик.
Бывает, щенок возвращается к жизни. А массаж-то и во-
обще считается у собак непременным условием ухода за
новорожденными щенятами. Дивно все это и удивительно.

Лохматка облизывала Бима тоже по неведомому для
нас наитию природы. Видимо, она была искушенной в
своих скитаниях, а возможно, не впервые попала и сюда.
Неизвестно.

Тонкий-тонкий лучик солнца прорвался в щелочку две-
ри и упал на Бима. Он приподнял голову. В железной
тюрьме их было только двое: он и Лохматка. Превозмо-
гая боль в груди, Бим попробовал изменить положение
тела, но с первой попытки не получилось. Однако во вто-
рой раз он подвернул под себя все четыре лапы, освобо-
див бок от холодного железа, на котором лежал. Лохматка,
тоже продрогшая, пристроилась вплотную к нему и свер-
нулась калачиком. Вдвоем стало чуть теплее.

Две собаки, лежа в железной тюрьме, ждали своей
участи.

Бим все время смотрел и смотрел на дверь, на тоню-
сенький лучик солнца, единственный вестник из светлого.
Но вот где-то неподалеку раздался резкий выстрел. Бим
встрепенулся. О, как знаком ему этот звук! Он напомнил
о хозяине, Иване Иваныче, это - охота, это - лес, это-
воля, это - и призыв, если собака заблудилась или чрез-
мерно увлеклась следом птицы или зайца. Где взялись си-
лы у Бима после выстрела, когда он встал и, качаясь, по-
дошел к двери, приложил нос к щелке и втягивал воздух
свободы? Но он уже стоял на ногах, казалось, он воскрес.
И начал медленно ходить маятником по фургону из угла
в угол. Потом снова к двери, снова нюхал через щель и
наконец установил по запахам: во дворе что-то тревож-
ное. И вновь ходил, ходил, чиркая когтями по жести, ра-
зогреваясь и будто готовясь к чему-то, разминаясь.

Сколько так прошло времени, сказать трудно. Но Бим...
начал царапаться в дверь.

Эта дверь никак не походила на другие, что знавал
Бим: она обита жестью, местами уже с острыми рваными
пятнами. Но это была дверь, теперь единственная дверь,
через которую можно было взывать о помощи и сочув-
ствии.

Наступила ночь. Холодная, морозная.

Лохматка завыла.

А Бим царапался. Он грыз зубами клоки жести и
вновь царапался, уже лежа. Звал. Просил.

К утру в фургоне стало тихо: Лохматка не выла, Бим
тоже притих, разве что изредка нет-нет да и скребнет ла-
пой по железу, Изнемог ли он до полного бессилия или
смирился, потеряв надежду и ожидая своей участи безро-
потно, - мы не знаем. Пока это оставалось тайной же-
лезного фургона.

_________

Глава16
ВСТРЕЧИ В ПОИСКЕ. СЛЕДЫ БИМА НА ЗЕМЛЕ. ЧЕТЫРЕ ВЫСТРЕЛА

В воскресный день в городе оказывается гораздо боль-
ше людей, чем в обычные дни: идут, едут, бегут, покупа-
ют, продают, набиваются в поезда, автобусы, троллейбу-
сы, трамваи, как сельди в бочку, спешат из города как
угорелые. В средине дня толчея несколько утихает, а ве-
чером снова: одни возвращаются из сел и лесов в город,
другие уезжают из города к себе, в села и леса.

Не удивительно поэтому, что в один из воскресных дней
и Хрисан Андреевич приехал в город вместе с Алешей.
Оба договорились, что Алеша попробует поискать Черно-
уха, пока отец распродаст та базаре продукты. Хрисан
Андреевич и раньше брал с собой сына и отпускал погу-
лять по городу без всякой опаски (номер трамвая знает,
<свою> автобусную остановку знает, а чтобы набаловать
чего - ни в жизнь). В таких случаях Алеша получал на
руки три рубля и мог купить себе что угодно, и поехать в
любое место города - хоть в кино, хоть в цирк. На этот
раз Хрисан Андреевич засунул сам в <нутряной карман>
Алеши пятнадцать рублей и сказал:

- Случаем, попадется Черноух, а отдавать не будут -
давай десятку. Не отдают - давай двенадцать. Не отда-
ют - ложи все пятнадцать. А если и тогда не желают,
пиши себе адрес и - ко мне: сам поеду. Допоздна не хо-
ди: к четырем часам к автобусу; день стал короткий -
по-темному поедем. Да спрашивай про Черноуха культур-
но: <Вопрос можно, товарищ?> А уж потом докладывай:
так, мол, и так - из деревни мы, пастухи, и без собаки
нам невозможно, а пропала. Убег, мол, в город. Добрых
людей много: ты спрашивай, знай свое.

...По городу шел степенный мальчик-крепыш и изредка
обращался к встречным, к тем, кто, по его мнению, заслу-
живает доверия:

- Вопрос можно, товарищ? Мы, стало быть, пастухи.

Жирных встречал неимоверно много, особенно женщин,
но пропускал таких (должно, не работают, оттого и тол-
сты без предела). Но именно жирный-то товарищ, услы-
шав вопрос мальчика, не к нему - к другому, остановил-
ся и посоветовал пойти на вокзал (там, дескать, за день
вся молодежь пройдет через ворота - уж кто-нибудь да
знает). Мальчишек же Алеша не пропускал ни одного.

В то же самое время и Толик вышел из дому на оче-
редные поиски Бима. Он искал настойчиво уже три дня,
но - после уроков, а сегодня решил начать с утра: вос-
кресенье - в школу не идти.

Шел по городу чистенький мальчик из культурной
семьи, шел, вглядываясь в лица, как бы изучая прохожих,
и спрашивал по выбору:

- Дяденька, скажите, пожалуйста, не видели ли вы
собаку с черным ухом?.. Белая, в желтом крапе?.. Нет, не
видели. Жаль. Извините.

Толик уже однажды был у Степановны, несмотря на
запрет родителей, уже отдал Люсе чешские карандаши,
каких не бывает ни в одном магазине, и альбом для ри-
сования, уже рассказал, что Бим был у него, ночевал, а
потом пропал; узнал он от Степановны и то, что Иван
Иваныч, которого он никогда в жизни не видел, прислал
письмо - скоро приедет. Сегодня Толик к вечеру обяза-
тельно зайдет еще раз - нет ли каких новостей о Биме,
к тому же Люся обещала ему подарить свою картину
<Наш Бим>.

На одной из улиц, поблизости от вокзала, к Толику
подошел мальчик лет тринадцати, загорелый, прочный, в
новом костюмчике, сшитом по-взрослому, и спросил:
- Вопрос можно, товарищ?

Такое обращение, как к большому, Толику понрави-
лось, и он охотно ответил:
- Можно. - В свою очередь спросил: - А что ты
хотел?

-Пастухи мы. А собака пропала - в город ушла.
Случаем не видал? Белая, с желтыми крапинками, а ухо
черное-черное. И нога...

- Как зовут собаку ?- вскрикнул Толик.

- Черноух, - ответил Алеша.

- Бим, - сказал Толик. - Он!

Нетрудно понять, как мальчики объяснились: Толик
установил, когда и где куплен Бим, когда он ушел из се-
ла; Алеша понял, что приходил к Толику именно Черноух,
а не кто-либо другой. Все сходилось: Бим был где-то в го-
роде. Оба они даже и не подумали о том, кому из них до-
станется Бим, если найдут. Главное, искать, скорее искать.

- Сперва станем-ка у вокзала, - предложил Алеша.-
Человек мне посоветовал.

- Народу тут тьма, кто-то уж обязательно видел Би-
ма, - согласился и Толик.

Наивность такого поиска была очевидна, но не Але-
ше и не Толику. Они просто почувствовали дух товарище-
ства, объединились одним желанием, одной любовью к
Биму, они верили - вот в чем и гвоздь их поведения.
А воображение уже рисовало, что Бим и сам может по-
пасться им на глаза.

- А потом зайдем к твоей Степановне, - уже на хо-
ду решил Алеша. - Ее он не минует. Фактически, он ту-
да и идет, обязательно туда. Стало быть, ему иначе нель-
зя: дом.

- Зайдем, - согласился Толик.

Ему положительно нравился Алеша своей степенной
речью и в то же время наивностью и простотой. Подоб-
ные знакомства остаются на всю жизнь. И хорошо тому
мальчику, которому улица подарит доброго товарища, а
не жулика.

Ребята уже расспросили не меньше сотни людей и все
продолжали выбирать тех, кому следует задавать во-
прос.

В то же утро в общую вокзальную толчею, опираясь
на палочку, вышел из вагона скорого поезда седой чело-
век в коричневом пальто. Пройдя вокзал, он приостано-
вился и осмотрелся вокруг. Так человек, надолго разлу-
чавшийся с родными местами и возвратившийся обратно,
смотрит - все ли на месте, не изменилось ли что. В этот
момент к нему и подошли два незнакомых мальчика. Один
из них, явно сельский, спросил:
- Вопрос можно, товарищ?

Седой, чуть склонив голову на сторону и пряча улыб-
ку, ответил:
- Конечно, можно, товарищ.

Второй, явно городской, продолжил вопрос:
- Скажите, пожалуйста, вы не видели собаку с чер-
ным ухом, белая, с кра...

Седой сжал плечо мальчика и с нескрываемым волне-
нием воскликнул:
- Бим?

- Да, Бим. Видели? Где?

Все трое сели на скамейку привокзального скверика.
И все трое доверяли друг другу без каких-либо сомнений,
хотя мальчики абсолютно не знали этого старого челове-
ка, не знали, что это и был Иван Иваныч, хозяин Бима,
даже не сразу бы и догадались, если бы он сам не сказал
о себе.

Пожалуй, и знакомые не вдруг узнали бы его. Он стал
чуть сутулее, лицо худее, морщин прибавилось (операция
близко от сердца - не курорт), но глаза остались таким
же - внимательными, сосредоточенными, смотрящими как
бы внутрь человека. Только по этим густо-карим глазам
можно было бы определить, что когда-то обладатель их
был брюнетом. Теперь же он стал окончательно белым, как
снег.

Толик рассказал все, что знал о Биме, даже и то, что
он хромой и больной. Алеша толково и коротко поведал
о жизни Черноуха в селе. Ребятам все нравилось в Иване
Иваныче: разговаривает он с ними как со взрослыми,
иногда положив ладонь на плечо собеседника, нравилось
и то, как он слушает не перебивая, и то, что он белый-
белый, и имя, и отчество у него хорошее, а главное, он
любит их, незнакомых мальчиков, - это уж яснее ясного.
Иначе к чему же он сказал в заключение;

- Хорошие вы ребята. Будем друзьями, по-настояще-
му... А теперь - ко мне. Судя по всему, Бим уже пришел
домой.

Дорогой он осторожно расспрашивал мальчиков и без
труда, установил, кто они, откуда, из каких семей, кто чем
занимается, кому и что нравится.

- Овец пасешь - это хорошо, Алеша. И учишься в
школе? Трудно небось?

- Овцу, ее накормить - уметь надо, - отвечал, как
и отец, Алеша. - Дело трудное. Распустить отару фрон-
том, не топтать корм под ногами - это не раз плюнуть,
намотаешься так, что ноги гудуть. И обратно же: вставай
чуть свет. Хлопотно. С собакой хорошо - помогает луч-
ше человека, если он ни шиша не понимает в этом деле.
А без собаки нам никак невозможно. Пастухи мы. Куда ж
денешься?

- А ты, Толик, чем занимаешься? - спросил Иван
Иваныч.

-Я? - удивился Толик. - Я учусь-в школе.

- Скотина у вас есть какая, дома-то? - спросил
Алеша у Толика.

- Скотины нет никакой, - ответил тот. - Морские
свинки были - мама запретила... Пахнут.

- Ты приезжай ко мне - покажу: Милка у нас -
золотая корова, под пузо лезь, и ногой не шевельнет. Шап-
ку лижет тоже... и ладони. Петух у нас - всем петухам
петух, заводила называется, первым кричит на заре, а дру-
гие уж - за ним. Таких петухов - редкость... А вот соба-
ки нету. Была - померла. Черноух был - убег. - Алеша
вздохнул: - Жалко. Такой ласковый...

Иван Иваныч позвонил к Степановне. Она вышла вме-
сте с Люсей и запричитала:

- Ой. Иван Иваныч! И как я теперь отвечать буду?
Нету Бима. Вот был у Толика три дня назад, а домой
не пришел.

- Не пришел, - задумчиво повторил Иван Иваныч.
Но, ободряя мальчиков, добавил: - Найдем, обязательно
найдем.

Степановна отдала ключи хозяину, и все пятеро во-
шли к нему, В комнате было все так же, как оставил
Иван Иваныч: та же стена книг, удивившая теперь Але-
шу, тот же письменный стол, даже стало чище (Степа-
новны хлопоты), но пусто-пусто - не было Бима. На его
лежаке чистый лист писчей бумаги - письмо Ивана Ива-
ныча; Степановна сохранила даже и это. Иван Иваныч
стал спиной к гостям и смотрел в окно, потупившись. Сте-
пановне показалось, что он тихонько простонал.

- Полежал бы, Иван Иваныч, с дороги, - посовето-
вала она.

Тот прилег на постель, полежал при общем молчании,
глядя в потолок, а Степановна пыталась заговорить ему
боль:

- Выходит, благополучно операция-то? Раз уж сам
приехал, то все будет хорошо.

- Все хорошо, Степановна, все хорошо. Спасибо вам,
милая, за все. Дай-то бог, чтобы родные так относились
друг к другу, как вы к чужим.

- Вона! Об чем завел! Глупости одни говоришь. Не-
велик труд - помочь соседу. Было бы только все по-доб-
рому. (Степановна даже как-то стеснялась, когда ее хва-
лили.)

Через несколько минут Иван Иваныч встал, посмотрел
на ребят и сказал:
- Такой план, ребятишки: вы ищите здесь, в нашем
районе, спрашивайте смелее - Бим должен быть где-то
недалеко. А я... - Он чуть подумал. - Я поеду в одно
место... не пристал ли он к сторожевым собакам... где-ни-
будь.

При выходе Люся передала Толику картину <Наш
Бим>. Толик показал ее Алеше, а тот удивился:
- Сама?

- Сама, - ответила Люся.

-Ты художница?

-Не-ет, - рассмеялась Люся. - Я в пятый перешла.

На картинке Бим был очень похож: черное ухо, чер-
ная нога, желтенькие точки по белому и большие глаза;
только одно ухо, пожалуй, подлиннее другого, но это во-
все не важно.

Итак, Алеша и Толик отправились вновь на поиски.
Они так же выбирали по лицу прохожего (теперь уже со-
ветуясь основательно), так же задавали один и тот же
вопрос и поясняли приметы Бима.

А Иван Иваныч, еще на постели, решил: скорее в ка-
рантинный участок! Предупредить собаколовов, расска-
зать приметы, дать денег, чтобы сообщили ему, если уви-
дят. А может быть, Бим уже там. Ушел он от Толика в
ночь на четверг... три дня. Скорее, скорее!

Он взял такси и вскоре был у ворот карантинного уча-
стка. Кроме сторожа, никого не оказалось (выходной). Но
он на вопросы Ивана Иваныча охотно и многословно от-
вечал:

- В четверг и пятницу собак не ловили, а вчерашние
есть - сидят в фургоне. Сколько их, нечистый их знает,
не ведаю, но есть. Завтра придет врач и скажет: какую-
в науку, какой - укол усыпительный и на шкуру, а бы-
вает, зарывают со шкурой. На то и врачи. А как же! Бы-
вает, и жгут начисто.

- А охотничьи попадают? - спросил Иван Иваныч.

- Редко. Этих не расходовают и в науку не отдают
на растерзание, а сперва пождут хозяина или звонят в
Союз охотников - так и так, мол, разберитесь. А как же!
На то и врачи. Одна такая там есть, охотницкая, - Иван
говорил, белая, запаршивленная, бесхозная, говорит, сама
хозяйка сдала. А как же! Может, у нее муж помер.

<Он или не он?> - думал Иван Иваныч и стал про-
сить:

- Пропустите к фургону, пожалуйста. Ищу свою со-
баку, замечательную. Может быть, она сидит там. Пустите.

Сторож был неумолим:
- Замечательных не сажают. Сажают вредных, что-
бы не заражала, - безапелляционно утвердил он и убеж-
денно. И тут же лицо его изменилось: он вздернул подбо-
родок и отмахнул рукой, как бы отстраняя просителя от
ворот, по другую сторону которых тот стоял, удрученный
и бессильный что-либо предпринять. Даже сторож не мог
избежать соблазна насладиться властью, потому он и ска-
зал строго: - Видишь? <Вход запрещен>. Читай и пони-
май, - указал он на рамку под стеклом, где золотыми
буквами было написано: <Вход воспрещен - опасно для
здоровья>.

Иван Иваныч уже потерял надежду проникнуть во
двор, но все же сказал:

- Эх ты! Человек, человек!.. Операция была. От вой-
ны осколок носил вот тут. Приехал, а Бим пропал.

- Как так? Более двадцати годов носил осколок? Вот
тут? - Сторож неожиданно стал самим собой, таким, как
был в начале встречи. - Ты смотри-ка! Расскажи кому--
не поверит. То-то ты... - Он не договорил фразу и при-
мирительно пригласил, открывая засов: - Заходи. Да
только никому не говори.

Иван Иваныч отпустил такси, в надежде на то, что он
поведет Бима на поводке, и пошел к фургону. Шел он
действительно с огромной надеждой: если Бим здесь, то
он сейчас его увидит, приласкает, если же Бима нет, то,
значит, он тоже жив, найдется.

- Бим, мой милый Бимка... Мальчик... Дурачок мой,
Бимка, - шептал он, идя по двору.

И вот сторож распахнул дверь фургона.

Иван Иваныч отшатнулся и окаменел...

Бим лежал носом к двери. Губы и десны изодраны о
рваные края жести. Ногти передних лап налились кровью.

Он царапался в последнюю дверь долго-долго. Цара-
пался до последнего дыхания. И как мало он просил! Сво-
боды и доверия - больше ничего.

Лохматка, забившись в угол, завыла.

Иван Иваныч положил руку на голову Бнма - верно-
го, преданного, любящего друга.

Запорхал редкий снежок. Две снежинки упали на нос
Бима и... не растаяли.

...А тем временем Алеша и Толик, еще теснее сдружив-
шись, шли по городу. Спрашивали они, спрашивали да и
попали на тот ветеринарный участок, куда Толик когда-то
водил Бима. Там они узнали у дежурного, что никаких
собак тут нет и что если собака пропала, то ее надо ис-
кать прежде всего в карантинном участке, потому что там
собаколовы.

Наши два мальчика были вовсе не теми, что могут на-
писать адрес: <На деревню дедушке>. Потому они через
час, не больше, спешили от автобусной остановки по пу-
стырю на карантинный двор.

Навстречу им вышел из ворот Иван Иваныч. Увидев
ребят, он заторопился, а подойдя, спросил:
- И вы сюда?

-Направили нас, - сказал Алеша.

- Здесь нет Бима? - спросил Толик.

-...

- Не было его тут? - переспросил Алеша.

- Нет, мальчики... Бима тут нет... и не было. - Иван
Иваныч старался скрыть тяжесть на душе и боль сердца;
это в его состоянии оказалось очень и очень трудно.

И тогда Толик, приподняв густые черные бровки и со-
брав гармошку на лбу, сказал:

- Иван Иваныч... не обманывайте нас... пожалуйста.

- Бима здесь нет, мальчики, - повторил Иван Ива-
ныч уже более твердо и уверенно. - Искать его надо.
Искать.

Снег порошил.

Тихий снег.

Белый снег.

Холодный снег, прикрывающий землю до следующего,
ежегодно повторяющегося начала жизни, до весны.

Седой как снег человек шел по белому пустырю. Ря-
дом с ним, взявшись за руки, два мальчика шли искать
своего общего друга. И у них была надежда.

И ложь бывает святой, как правда. Так умирающий
человек, улыбаясь, говорит любимым: <Мне совсем стало
хорошо>. Так мать поет безнадежно больному ребенку
веселую песенку и улыбается.

А жизнь идет. Идет потому, что есть надежда, без ко-
торой отчаяние убило бы жизнь.
 

Весь день мальчики продолжали искать Бима. А вече-
ром, уже в сумерках. Толик проводил Алешу на трамвае
до <нашей> автобусной остановки.
- А это - мой папаня, - познакомил Толика Алеша.

Хрисан Андреевич подал Толику руку:
- Понятно: друга, стало быть, нашел. Ты что же, к
Алеше в гости? Милости просим.

За Толика ответил Алеша:
- Он потом приедет, И я приеду... К Ивану Иванычу.
Мы будем еще искать.

- Ну ладно. Добро. Дома расскажешь все чин чином,
а сейчас - во-он он! - идет наш автобус!

Перед посадкой Алеша отдал папане пятнадцать
рублей.
- Все целы. Не потребовались.

- Тоже понятно, - с грустинкой сказал отец.

Толик помахал вслед отъезжающему автобусу. Было и
грустно расставаться с новым другом, и радостно отто-
го, что он есть. Теперь Толик будет жить еще и ожида-
нием встреч с Алешей. А ведь это Бим оставил такой чет-
кий след на земле.

Дома Толик сказал папе уверенно:
- Бим где-то в городе. Обязательно найдем. Мы
найдем.

- Кто это - <мы>?

- Алеша, Иван Нваныч и я... Найдем, вот посмот-
ришь.

- Кто - Алеша? Кто - Иван Иваныч? - спросила
мама.

- Алеша - мальчик из деревни, отец у него - дядя
Хрисан, а Иван Иваныч - не знаю кто... добрый он... хо-
зяин Бима.

- А зачем же тебе Бим, если нашелся хозяин? - спро-
сил папа.

Толик не мог ответить, он не понимал вопроса ввиду
крайней его неожиданности и сложности.
- Не знаю, - тихо произнес он.

А поздно вечером, когда Толик спал и видел во сне,
как Алешина корова лизала его шапку, папа и мама спо-
рили в дальней комнате.

- Безнадзорный растет у тебя сын, - строго говорил
папа.

- А ты где? - отпарировала мама.

- Я на службе.

- А я еще хуже, чем на службе. Ты ушел из дому и
все. А мне... мне одна чистота всю душу съела.

- Кто бы, где бы ни служил - у него есть обязанно-
сти, которые он должен выполнять честно. Я говорю о
другом: кто же будет воспитывать Толика? Ты или я?
Или оба? Тогда нам надо найти общий язык.

- Наверно, не ты и не я.

- Кто же? - нажимал папа.

- Вся надежда на школу, - ответила мама уже бо-
лее мирно.

- И улица? - давил папа.

- Хотя бы и улица. Чего в том? Все дети на улице.

- А честность, я спрашиваю, честность кто будет вос-
питывать? - повысил теперь голос папа.

- На вот, читай. Впрочем, я сама. Слушай. - Мама
читала, вырывая отдельные фразы из газеты: -<Органи-
зованность, неусыпный надзор, строгий учет, взыскатель-
ность - вот чем воспитывается в людях честность...>
<Честного человека надо поднимать на щит...> Слышишь,
на щит! Да ну вас к лешему! - Мама упала на кушетку
лицом вниз.

Папа уже не хотел углублять спор, он любил маму, и
она его любила, а мирился он всегда первым. Да и дол-
гие разногласия у них почти не бывали. И на этот раз он
примирительно сказал:

- Что ж, придется разобраться. Попробую я найти
Бима. Попробую. Хозяин нашелся, сюда Толик уже не
притащит собаку, а если мы с тобой найдем ее, то наш ав-
торитет возрастет в глазах Толика.

Нет, не те слова сказал он, что вертелись на уме, не
те. В тот вечер Семен Петрович уже не был спокойным н
уверенным: сын подрастал и шел мимо отца, а он, родной
отец, не заметил этого в текучке. Семен Петрович думал.
Семен Петрович вспомнил, как видел однажды у пивной
на берегу реки юношу, еще безусого: тот стоял у стены,
покачиваясь и путаясь ногами, и кричал, и плакал с над-
рывом... Жутко стало от такого воспоминания. Семен Пет-
рович с ужасом представил у пивной своего Толика лет
через пять, и от этого сдавило в груди. Он подошел к же-
не, сел около нее и спросил тихо, примирительно и для
нее неожиданно:

- А может быть, купим Толику хорошую собачку?..
Или выпросим Бима у хозяина, а? Хорошо заплатим. Как
думаешь ты?

- Ох, не знаю, Семен, не знаю. Давай купим, что ли.

Конечно, Семен Петрович не учел маленького обстоя-
тельства, что дружба н доверие не покупаются и не про-
даются. Не знал он и того, что Бима уже не найти, если
бы он и захотел. Но Бим, наш добрый Бим, оставил след
и в душе папы Толика. Может быть, это был укор совес-
ти. От нее никогда и никому не уйти, если она не похожа
на идеально прямую хворостину: такую можно согнуть в
дугу и, отпустивши по желанию, выпрямить, как вам угод-
но. Но Бим тревожил Семена Петровича и ночью.

А в ту ночь Бим лежал все еще там же, в фургоне,
обитом жестью. Завтра же папа Толика организует поис-
ки Бима. Найдет ли он, постигнет ли тайну железного
фургона, поймет ли всю силу и непобедимость стремлений
Бима к свету и свободе, к дружбе и доверию?

Нет, этого не произошло по самой простой причине.
Утром следующего дня, в понедельник, Иван Иваныч взял
ружье в чехле и поехал на карантинный участок. Там
встретился с теми двумя собаколовами, с горечью и болью
узнал от них, что изловили они Бима около дома. Оба они
возмущались той Теткой и ругали ее нещадно, обзывая
всяческими словами. Тяжко было Ивану Иванычу оттого,
что Бим пал жертвой предательства и наговора. Он не
винил этих двух рабочих, исполняющих свою обязанность,
хотя молодой парень, как видно, чувствовал себя винова-
тым, хотя бы уже потому, что поверил Тетке.

- Да если бы я знал... - Он не договорил и стукнул
кулаком по капоту автофургона. - Вот и поверь такой
гадюке.

Иван Иваныч попросил их отвезти Бима в лес и пред-
ложил за это пять рублей. Оба охотно согласились. По-
ехали втроем в кабине того же фургона.

На полянке, где перед каждой охотой Иван Иваныч
садился на пенечек и слушал лес, на той полянке, где в
тоскливом ожидании Бим терся мордой о палые листья,
в нескольких метрах от того пенечка, зарыли Бима. А по-
верх засыпали легонько, тоненько, желтыми листьями, пе-
ремешанными со снежком.

Лес шумел ровно и негромко.

Иван Иваныч расчехлил ружье, вложил в него патро-
ны и, как бы чуть подумав, выстрелил вверх.

Лес, из-за шума, глухо, без ропота, по-осеннему, ото-
звался печальным эхом. Вдали оно замерло коротким, обо-
рвавшимся стоном.

И еще раз выстрелил хозяин. И еще ждал, когда про-
стонет лес.

Оба его спутника недоуменно смотрели на Ивана Ива-
ныча. Но он, не сходя с места, заложил еще два патрона
и так же размеренно, с абсолютно ровными промежутка-
ми, определяемыми по замиранию звука вдали, выстрелил
еще дважды. Затем зачехлил ружье и пошел к пе-
нечку.

Старший спросил:
- Это к чему же - четыре-то раза?

- Так полагается, - ответил Иван Иваныч. - Сколь-
ко лет было собаке, столько раз и стрелять. Биму было...
четыре года. Любой охотник в такие минуты снимет шап-
ку и постоит молча.

- Ты смотри-ка! - тихо удивился молодой парень.-
Как при напасти... как в беде... - Он отошел к фургону,
сел в кабину и закрыл за собой дверцу.

Иван Иваныч присел на свой пенечек.

Лес шумел, шуме-ел, шуме-ел, однотонно, почти по-
зимнему, шумел холодно, голо и неуютно. Снега было -
всего чуть-чуть. Давно уже пора бы ему, а запоздал на-
долго. Может быть, потому и шум леса стал теперь ворч-
ливо-нудным, сонливым, казалось, настолько безнадеж-
ным, что вроде бы и зимы не будет, и весны не будет.

Но вдруг Иван Иваныч ощутил в себе, в той пустоте,
что осталась после потери последнего друга, теплоту. Не
сразу он догадался, что это такое. А это были два маль-
чика, их привел к нему, сам того не ведая, Бим. И они
опять придут, придут не раз.

Странным, очень странным показался Иван Иванович
двум простецким собаколовам, когда, садясь в кабину, он
сказал как бы самому себе:

- Неправда. И весна обязательно будет. И будут под-
снежники... В России бывают и зимы, и весны. Вот она
какая, наша Россия, - и зимы, и весны обязательно.
 

На обратном пути молодой парень неожиданно остано-
вил автомобиль против небольшой деревни, неподалеку от
шоссе, открыл дверь фургона и выпустил Лохматку.

- Не желаю. Не хочу! - воскликнул он. - Беги, со-
бака, в деревню, спасайся, - там цела будешь.

- Что ты? Что ты?! Знают же - было две собаки,-
крикнул из кабины старший.

- Одна покончилась, другая убежала - и весь сказ.
Не хочу. Ничего не хочу. Не желаю. И весь сказ!

Лохматка отбежала от шоссе, села, в удивлении про-
водила взглядом фургон, потом осмотрелась и побежала
сама по себе, побежала в деревню, к людям. Смышленая
собачка.

Еще в лесу Иван Иваныч узнал, что молодого парня
зовут Иваном и старшего - тоже Иваном. Все трое -
Иваны, редчайшее совпадение. Это их сблизило еще боль-
ше, и расставались они добрыми знакомыми. А и всего-то
между ними было только одно: втроем зарыли собаку, ко-
торая не вынесла собачьей тюрьмы. Бывает, люди сходят-
ся в больших делах и расходятся, а бывает, сходятся в
малых делах и надолго, на всю жизнь.

Когда Иван Иваныч вышел из кабины и подал обе-
щанные пять рублей молодому Ивану, тот отстранил его
руку и сказал те же самые слова:
- Не желаю. Не хочу. И весь сказ!

Стало окончательно ясно, что он считает себя тоже ви-
новатым в гибели Бима; видимо, он испытывал укор мерт-
вого. Что ж, укор мертвых - самый страшный укор, по-
тому что от них не дождаться ни прощения, ни сожале-
ния, ни жалости к сотворившему зло кающемуся грешни-
ку. Но молодой Иван слишком уж близко принял к серд-
цу свою маленькую ошибку. И это делает ему честь. Вот
и еще один след на земле доброй, преданной и верной со-
баки. Кстати, старший Иван не испытывал особых душев-
ных неудобств - он взял пятерку из рук Ивана Иваныча
и положил ее в боковой карман - с благодарностью. Об-
винять его абсолютно не в чем: он получил договорную
плату за труд, а ловя Бима, всего лишь исполнял свою
обязанность.

...В тот же день Семен Петрович организовал поиски.
Во-первых, в газете появилось объявление: <Пропала со-
бака - сеттер, белый с черным ухом, кличка Бим, выдаю-
щегося ума ученая собака. Местонахождение просим со-
общить за хорошее вознаграждение по адресу...>

Большой город заговорил о Биме. Трещали телефон-
ные звонки, шли сочувственные письма читателей, сновали
в поисках гонцы.

Так Бим прославился дважды: один раз при жизни -
как бешеный, второй раз после смерти - как <выдающе-
гося ума собака>. В последней славе Бима заслуга Семе-
на Петровича была несомненна.

Но следов Бима так-таки и не нашли, ни в течение
всей зимы, ни после. Да и кто мог знать? Молодой Иван
рассчитался с карантинного двора и, по понятным причи-
нам, не откликнулся на объявление; Ивана старшего пре-
дупредил Иван Иваныч - чтобы ни гугу! А больше ни
один человек не ведал, что Бим лежит в лесу, в свежей
промерзшей земле, запорошенной снегом, и что его уже
никто никогда не увидит.

Зима в тот год была суровой, с двумя черными буря-
ми. После них белый снег в полях стал черным-черным.
Но на той знакомой нам полянке в лесу он оставался
чистым и белым. Ее защитил лес.

________

Глава 17
ЛЕС ВЗДОХНУЛ
(Вместо послесловия)

И вновь пришла весна. Солнце выталкивало зиму вон.
Она улепетывала, раскисшая, на полурастаявших и не-
мощных ногах, а вслед за нею. помаленьку, но не отста-
вая, прибавлялись и прибавлялись теплые дни, поджигали
старуху пятнами, разрывали на грязно-белые клоки. Вес-
на всегда безжалостна к умирающей зиме.

И вот ручьи уже успокоились, не торопятся, становят-
ся все меньше и меньше, все тоньше и тоньше, а ночью
почти совсем замирают. Весна пришла поздняя, ровная.

- Такая весна - к урожаю, - сказал Хрисан Анд-
реевич на днях, когда ночевал с Алешей у Ивана Нваныча.

Скоро они выгонят овец на выпас, но Алеша теперь до
самых каникул будет только <выпроваживать> с отцом
стадо утром и <встревать> за селом вечером.

Алеша и один приезжал несколько раз. В такие дни
они с Толиком неразлучны и вновь ищут Бима, милые
мальчишки. Но однажды, когда все вместе пили чай у
Ивана Иваныча, Хрисан Андреевич рассудил так:

- Раз уж в газетах пропечатали, да не объявился, то,
стало быть, его кто-да-нибудь увез далеко. Россия велика,
матушка - пойди найди. Ежели бы он загиб, то обяза-
тельно кто-то заявил бы по объявлению: так, мол, и так -
покончилась ваша собака, видал там-то и там-то. Глав-
ное дело - жив, вот в чем вопрос. Не каждый находит
свою собаку, И тут, фактически, ничего не поделаешь. -
Он понимающе переглянулся с Иваном Иванычем и доба-
вил: - Так что искать его, ребята, бесполезно. Правиль-
но я говорю, Иван Иваныч?

Тот согласился кивком головы.

С этого дня поиски прекратились. Осталась только па-
мять, и осталась она у мальчиков на всю жизнь, до кон-
ца дней. Может быть, через много-много лет они, наши
мальчишки, расскажут своим детям про Бима. Ведь лю-
бой отец или дедушка, если у него был друг-собака, не
преминет рассказать детям и внучатам о забавных или
печальных историях, происшедших с нею. И тогда подрост-
ку захочется иметь свою собаку.

Уходя, Хрисан Андреевич положил за пазуху месячно-
го щенка овчарки - подарок Ивана Иваныча. Алеша был
в восторге.

...В комнате забавляется со старым ботинком новый
щенок, тоже - Бим, породистый, типичного окраса анг-
лийский сеттер. Этого Иван Иваныч приобрел <на дво-
их> - себе и Толику.

Но старого друга он уже никогда не забудет. Не за-
быть ему охотничьих зорь, подаренных Бимом, не забыть
его доброты и всепрощающей дружбы. Память о верном
друге, о его печальной судьбе тревожила старого челове-
ка. Именно поэтому он и оказался на той самой полянке
и сел на тот же пенечек. Осмотрелся. Он пришел послу-
шать лес.

Был неимоверно тихий весенний день.

Небо густо забрызгало поляну подснежниками (ка-
пельки неба на земле!). Много раз в жизни Ивана Ива-
ныча повторялось такое чудо. И вот оно пришло вновь,
тихое, но могучее в своей истинной простоте и каждый
раз удивительное в неповторимой новизне рождения жиз-
ни - весна.

Лес молчал, только-только пробуждаясь ото сна, ок-
ропленный небом и уже тревожимый теплыми солнечны-
ми зайчиками на блестящих и таких томительно-нежных
язычках еще не развернувшихся листочков. Ивану Ива-
нычу показалось, что сидит он в величественном храме с
голубым полом, голубым куполом, колоннами из живых
дубов. Это было похоже на сон.

Но вдруг... Что бы это значило? По лесу прокатился
короткий шум - глубокий вздох. Было очень похоже на
вздох облегчения от того, что после длительного ожида-
ния жизнь деревьев пробуждается вновь, уже обозначив-
шись язычками распустившихся почек. Иначе почему же
ветви шевельнулись, и вслед за этим засвиркала синица, а
дятел бодро застрочил барабанной музыкальной дробью,
призывая подругу, оповещая лес о начале любви? Он ведь
одним из первых, как и вальдшнеп, подает сигнал к тор-
жественной симфонии весны: но только вальдшнеп зовет
тихо, в сумерках, осторожно, зовет сверху: <Хор-хор!
Хор-хор!> - то есть хорошо-хорошо! А дятел, найдя свое
сухое дуплецо на заветном суку, неистово, смело, реши-
тельно возвещает на первозданном инструменте радости:
<Кр-р-р-р-р-р-р-р-р-расота!>

Ясно: потому и вздохнул лес облегченно, что чудо на-
чалось, и наступило время исполнения надежды. И пти-
цы откликнулись ему, могучему богатырю и спасителю.
Иван Иваныч слышал это отчетливо. Ведь он и пришел
сюда затем, чтобы послушать лес и его обитателей.

И он был бы счастлив, как и каждый год в такие ча-
сы, если бы на краю полянки не выделялось пятно - пус-
тое, не заполненное голубым, обозначенное лишь свежей
землей, смешанной с палыми прошлогодними листьями.
Грустно смотреть на такое пятно весной, да еще в самом
начале всеобщего ликования в природе.

Но зато снизу вверх добрыми, наивными, ласковыми
и невинными глазенками смотрел на Ивана Иваныча но-
вый, маленький Бим. Он уже успел покорить Толика,
он так и начал жить - с доброты, маленький Бимка

<Какова-то будет его судьба? - подумал Иван Ива-
ныч. - Не надо, нет, не надо, чтобы у нового Бима, начи-
нающего жизнь, повторилась судьба моего друга. Не хочу
я этого. Не надо>.

Иван Иваныч встал, выпрямился и почти вскрикнул
- Не надо!

Лес коротким эхом повторил несколько раз: <Не надо...
не надо... не надо...> И замолк,

А была весна.

И капли неба на земле.

И было тихо-тихо.

Так тихо, будто и нет нигде никакого зла.

Но.. все-таки в лесу кто-то... выстрелил! Трижды вы-
стрелил.

Кто? Зачем? В кого?

Может быть, злой человек ранил того красавца дятла
и добивал его двумя зарядами...

А может быть, кто-то из охотников зарыл собаку, и ей
было три года...

<Нет, не спокойно и в этом голубом храме с колоннами
из живых дубов>, - так подумал Иван Иваныч, стоя с об-
наженной белой головой и подняв взор к небу. И это бы-
ло похоже на весеннюю молитву.

Лес молчал.